В степи седой стоит курган передо мною —
И мысль моя полна неясною мечтой.
Он говорит забытой стариной
И дух животворит собою.
На нем растет полынь, всегдашний друг степей;
Густой крапивою его чело венчалось...
Украйна исстари войною раздиралась,
И шум воинственный умолк недавно в ней.
Но для чего курган насыпан величавый,
Питомец давний многих лет?
Иль нашим прадедам, любимцам бранной славы,
Служил он пристанью в дни грозные побед?
Или под этою землею
Лежат Украины сыны,
Сраженные врага рукою
За славу и покой отеческой страны?
Быть может, в разъездах отважных, далеких
Казаки летели в чужой стороне;
Оставивши домы и дев чернооких,
Искали добычи в кровавой войне.
И, гривы вздымая, питомцы Сулы
По полю отважных, как вихри, несли
Далеко, далеко — к родным куреням.
На запад клонилось светило;
А шайка скакала по вольным степям...
На степи все сумрачно было:
Безбрежна пустыня; все дико кругом;
Сливался, с равниной вдали небосклон.
Лишь изредка коршун пред ними взлетит
Из кущи ракиты ветвистой,
Иль змей, изгибаясь, в траве зашипит,
Блестя чешуей серебристой.
Но кони стремятся — и черная пыль,
Поднявшись, садится опять на ковыль.
Покрылась пустыня вечернею мглой,
И ветер завыл ополночи...
Пред шайкою скачет казак удалой;
На юг устремляет он очи
И мчится, как вихорь, вдоль гладких полян:
То их предводитель, то их атаман.
Но вот на кургане заискрился свет;
Блестит, он приветно, как прежде.
Так в мрачную душу порою прольет
Утеху луч ясной надежды!
«Дружнее, товарищ! Дружнее, дружней!
Повеяло ветром знакомых полей.
Там плещется Удай о берег родной;
Я слышу родимые звуки...
Как сладко забыться в объятьях драгой,
Скитавшись так долго в разлуке!»
Казаки примчались в отеческий стан,
И местом веселья был мрачный курган.
Иль, может быть, когда война ярилась,
Коварный лях Украйну разорял,
И гайдамаков шайка билась,
И сын степей средь боя возрастал,
Когда несчастною страною
Ордынец шел, как мрачный демон зла —
Пред ним смерть жадная текла
И кровь дымилась под рукою.
В то время смутное войны
Дрались Украины сыны
За вольность родины святую.
Они с врагом пытали сил,
И тыл ордынец обратил,
Забывши славу боевую.
Но на кровавых тех полях
Был не забыт усопший враг:
Христовой верой пламенея,
Казак чтит мертвого злодея.
И под твоей, курган, землей
Татарский прах зарыт в глуши степной.
Теперь же на кургане этом,
Не думая о старине,
О храбрых предках, о войне,
В палящий полдень, жарким летом,
Под темнолистным холодком1
Пастух храпит спокойным сном.
И часто здесь в часы заката,
Когда на тверди голубой
Утонет солнце в лоне злата
И даль сольется с темнотой,
Чумак, идя в пыли дорогой,
С простосердечным земляком
Свой ужин разделив убогой,
Перед раздутым огоньком
Затянет песню на кургане
О Самойловиче-гетмане,
О запорожских казаках —
И пламень дедов на глазах,
Как луч мгновенныя зарницы,
Блеснет сквозь черные ресницы,
Но замирает в тот же миг...
Я часто средь степей глух[их]
Внимал сим песням заунывным.
Наполнен вдохновеньем дивным
И дивным чувством обуян,
Глядел на сумрачный курган
Под ясным кровом лунной ночи;
Мои горели чем-то очи;
И свиток древности седой,
Я мнил, развернут предо мной.
1833
|
