Королевна Я

Марко Вовчок

День, между тем склонился к вечеру. В лесу сделалось не только темно, а черно, и попади вы вдруг в чащу, вы, наверное, подумали бы, что вам кто-то нахлобучил шапку на глаза. Темь была непроглядная. И все затихло, замолкло. Только чуть-чуть шелестела листва, да время от времени трешала где-нибудь сухая ветка, падая с дерева. Затем наступало прежнее безмолвие, которое казалось еще страшнее.

Королевна Я собрала последние силы и приподнялась.

— Что за страшный мрак! — хотела она вскрикнуть, но вместо этих слов у нее вырвалось одно «Я!».

— Я! Я! Я! — кричала она, заливаясь горькими слезами.

И вдруг со всех сторон, издалека и изблизка, раздалось, повторяемое на разные тона и лады странными, насмешливыми голосами, то же дикое «Я!».

Она обезумела от ужаса. Она упала на колени и, стиснув руки, дрожа с ног до головы, так и осталась.

«Я» все разносилось, раскатывалось, гремело, рокотало, пело и визжало. Казалось, вся природа перекликалась этим страшным словом.

Начинало «Я» замирать поблизости — «Я» отдавалось в отдаленье и ходило по лесу на разные голоса, один другого зловещее.

Бедной королевне чудилось, что у нее в ушах гудит какой-то колокол; красные точки и полосы молнией засновали у нее перед глазами, и она лишилась чувств.

Она, разумеется, не знала, сколько именно времени длилось это беспамятство.

Когда она пришла в чувство, ей казалось, что она погружена в дремоту, что все кругом тихо и свежо и что великолепная ночь ласкает ее своею мягкостью. С невыразимым наслажденьем она вдыхала запах лесной фиалки, хоронившейся во мху. Вот заблагоухали где-то и цветки шиповника.

Эти легкие ароматы казались ей чем-то вроде дружеских голосов, которые ее оживляли и ободряли. Сердце ее как-то чудно расширялось и ныло...

И вот из глаз ее полились тихие обильные слезы.

Эти слезы совсем не были похожи на прежние: такими она отроду не плакивала. Они действовали на нее, как теплый майский дождь на захиревший луговой цветок...

В груди ее тоже развертывался какой-то цветок, и развертывался быстро: все лепестки его начинали трепетать жизнию, все волоконца тихо волновались и вздрагивали...

Тут она впала в забытье, похожее на глубокий сон.

Королевну, как и всякого, кто очутился бы в лесу на утренней заре, разбудил солнечный луч.

Она встала и с улыбкой огляделась кругом.

Странная это была улыбка, и странно она преображала лицо королевны!

Не то, чтобы улыбка была веселая, — она, скорее, была грустная, а между тем чуялось, что чье лицо ею озаряется, той нечего очень тужить.

А что за превращенье свершилось с лесом! Он, казалось, на улыбку королевны улыбнулся всею своею зеленою массой.

— Не понимаю, почему ты показался мне таким неприветливым и страшным! — сказала королевна, обращаясь к дремучему лесу.

И она рассмеялась.

Рассмеялся и лес, разумеется, не очень звонко, а с некоторою сдержанностью, как и подобает величественному бору. Веселый трепет понесся по кустарникам, проник в освеженную ночной росой листву, наполнил воздух тихим шелестом, разбудил разноголосое пенье, щебетанье и заставил дрогнуть все тихие и звонкие ноты ликующего весеннего утра.

Королевна тихо пробиралась по лесу, и как хорошо было теперь по нем пробираться!

Нельзя сказать, чтобы это не было сопряжено с затруднениями: то и дело приходилось останавливаться и долго раздвигать ветви и расплетать травы, пока проложишь себе дорожку; но ведь под движущимися зелеными лесными сводами, между зелеными, шелестящими лесными стенами было так свежо и прохладно! Ветви скорее обнимали, чем задевали. Даже шипы и колючки, казалось, для того только и давали себя знать, чтобы вы приостановились, еще раз обернулись и ответили улыбкой на это шаловливое о себе напоминанье.

В глубокой задумчивости дошла королевна до лесной опушки и остановилась.

Она только что припомнила и перебирала все свое прошедшее. Перед нею мелькали целые вереницы огорченных лиц, которых она когда-то угощала своим «Я».

«Когда-то!», будто это было так давно?

«Бедные! — думала королевна. — Я постараюсь всех их вознаградить за претерпенные огорченья, утешить... А что если найдутся такие, которые до того глубоко огорчились, что их ничем уже не вознаградишь, ничем не утешишь?»

От этой мысли сердце у нее страшно замерло, и вот тут-то она и остановилась, тоскливо обратив глаза на дорогу, что вилась от опушки по чистому широкому полю.

Она чувствовала, что, обратись на нее теперь один взгляд печального упрека, это для нее будет тошнее всех смертей...

Однако оставаться на месте, во всяком случае, было непригодно, и королевна, скрепя сердце, отправилась дальше, по дороге к дому.

Скоро увидала она знакомые окна, позлащенные утренними лучами, цветущие яблони в саду, большой полузасохший дуб, оплетенный цепкими гирляндами хмеля, замшившуюся окраину брошенного колодца, старый куст жасмина, обвившего решетчатую калитку.

Она опять остановилась...

Кто мог подумать, что все эти неодушевленные предметы когда-нибудь заставят так сильно забиться ее сердце!

Тихо и смиренно вошла она в свой дворец.

Все было безмолвно в покоях. Добрый старый розовый король и добрая старая розовая королева сидели друг против друга, и лица их представляли одно перекрещиванье и пересеченье жалобных морщинок.

— «Бедные!» — подумала королевна, глядя на них издали и не зная, как лучше подойти.

Но на помощь ей тотчас же явились ловкие придворные, которые мигом уладили дело. Один, самый ловкий, решил, что радостное известие о возвращении королевны следует передать не иначе, как ползком, и когда другие послушались и поползли, он перескочил через их головы, одним прыжком очутился перед их величествами и, проливая слезы умиленья, доложил о счастливом событии.

Добрый старый король со своею доброю старою королевой сначала заплакали, а потом захлопали в ладоши, расцеловали свою красавицу королевну, тотчас же повелели устроить великолепнейший пир и к обеденному столу подать на жаркое уже не шестиголовых, а двенадцатиголовых гусей.

Во время пира, видя, что королевна сидит очень тиха и молчалива, добрый старый король окончил поскорее двенадцатиголового гуся, вытерся золотошитой салфеткой, расправил усы и сказал ей, указывая на ярко сиявшее солнце:

— Посмотри, как славно блестит звездочка!

— Ах, какая звездочка! — подхватили придворные. — Какое поэтическое мерцанье!

Королевна побледнела и задрожала, но скоро овладела собою и проговорила:

— Я так же, как и вы, вижу, что это солнце...

Добрый старый король переполошился. Он уже пригнулся, ожидая обычного урагана. Сердце у него так заколотилось, что сначала он подумал, не затрепыхался ли это съеденный им двенадцатиголовый гусь. Добрая старая королева от испуга начала затягивать ленты своего чепца и пролила на скатерть сладкое питье.

Но ничего подобного не случилось. Королевна умолкла и по-прежнему сидела тихо и смирно.

Добрый старый король не доверял чуду и решился сделать еще испытанье.

— Какое яркое солнце! — сказал он, несколько заикаясь.

— Да, — ответила ему королевна, — яркое солнце.

После этого благополучного испытания добрый старый король заплакал от радости.

Затем, несколько успокоившись и высморкавшись, он сказал:

— Это просто было колдовство, злые чары... Теперь это перешло на бедного Ивана-королевича: по известиям с границы наших владений, он теперь ничего не может выговорить, кроме «Я»... Жаль беднягу!

— Жаль, жаль! — сказала добрая старая королева.

Бледная королевна ничего не сказала. Может, ей тоже было жаль, но она считала за лучшее об этом молчать.