Рассказ

Євген Гребінка

Вальс кончен... Музыка утихла... Все опять чинно уселись по своим местам. Официанты разносят на огромных серебряных блюдах конфеты, оршад, лимонад и проч[ее] для утоления жажды... Но вот музыка снова заиграла ритурнель кадрили, снова все оживилось, все пришло в движение...

Но вон вдали от всех, не принимая участия в общем удовольствии, сидит пара и, как видно, о чем-то с жаром разговаривает. Это Эдмон, адъютант генерала Б., и Адель.

Адель была одета в белом платье с розовой гирляндой на голове. В этом простом наряде она была так мила, так заманчива и так увлекательна, что любой поэт принял бы ее за образец своего идеала...

Эдмон, видный мужчина, с выразительными черными глазами, высокого роста, стройный, составлял большой контраст с квадратной фигурой своего генерала.

— Вы знаете, что я должна свято выполнять волю моего отца...

— Адель! Адель! Вам и в голову никогда не придет, что, может быть, это пожертвование будет вам стоить счастья всей вашей жизни... Мне очень хорошо известен характер генерала, он любит, чтобы ему все повиновались, привык обращаться по-солдатски и потому он не в состоянии будет понять, что нужно для вашего спокойствия. Он любит по целым дням сидеть один, запершись в своем кабинете, что же вам будет за удовольствие скучать, сидя в четырех стенах...

— О, не старайтесь описывать мне будущее такими черными красками. Я буду его любить и уважать как отца. Его лета позволяют ему иметь свои прихоти.

— Напрасно вы думаете, Адель, чтобы я мог иметь столько низости, чтобы, черня его в глазах ваших, надеялся тем заслужить себе вашу доверенность. Я только поставляю долгом рассказать вам кое-что, чтобы вы наперед знали, к какому роду жизни вы должны себя приготовить. Мне как его адъютанту гораздо более известно то, что может быть никто другой и во всю жизнь не узнает.

Они бы, верно, не скоро прервали разговор, если бы в эту минуту ловкий прапорщик не пришел просить Адель на мазурку.

Бал кончен... Усталые музыканты начали играть разладицу. Карточные столики трещали под ударами отчаянных игроков, с которых требовали выдачи наличных. Полусонные маменьки и тетеньки собирали своих резвых дочек в разных концах залы и спешили поскорее облектись в атласные шубы, которые угодливые кавалеры нарасхват спешили набрасывать на сгорбленные плечи маменек и бархатные шейки хорошеньких дочек.

Эдмон провожал Адель до кареты и обещал на другой день быть у них.

Дорогой Адель вспомнила всю справедливость слов Эдмона. Она видела, какова перспектива будущности, видела, что слишком опрометчиво произнесла роковое слово, от которого судьба ее должна иметь влияние на счастье всей ее жизни. Переменить это было невозможно! Она хорошо знала характер отца, которого никакие блага мира не могли склонить к разрыву этого несчастного брака.

На другой день Адель сидела за работой, когда Эдмон вошел в комнату. Сначала разговор, как обыкновенно, завязался пустыми фразами, исчезающими в воздухе, но потом постепенно перешел на вчерашний, прерванный на бале.

— Ну что, Адель? Вы по-прежнему тверды в своем намерении?

— К чему, Эдмон, вы всегда стараетесь заводить разговор о таких вещах, которые бы меня, будучи на вашем месте, нимало не интересовали...

— Да, извините меня за мои скучные вопросы... Вы еще не понимаете, Адель, как сильно занимает нас участь той особы, для которой мы готовы жертвовать жизнью и всеми благами мира, если они только существуют на земле, нет!... Они там... ожидают нас за пределами гроба... О, Адель, вы никогда не любили и не были любимы взаимно... Для вас непостижимо это святое чувство. Простите мне мою дерзость, в эту минуту я высказал то, чего бы вы, может быть, никогда не узнали... Так знайте же, что есть в мире душа, которая вас любит безумно, безнадежно...

Две крупные слезы скатились по благородному лицу Эдмона... Во все это время Адель не поднимала головы от работы. Сквозь локоны виден был яркий румянец щек, зажженный первою любовью, чистой, как слеза.

— Как вам не грешно, Эдмон, искушать меня вашим красноречием? Оставьте меня... Вы знаете, что уже все кончено, чего вы от меня хотите? Я уже вам раз сказала, что никогда не нарушу воли моего родителя...

— Итак, простите, Адель, простите виновного, постарайтесь забыть минуту, в которую вы узнали всю силу беспредельной страсти... к существу высокому... прекрасному... как ангел. Дай бог, чтобы вы были счастливы...

Адель хотела что-то говорить, но Эдмона уже не было... Тут она почувствовала, до какой степени простиралась ее любовь к Эдмону... Она так углубилась в работу, что не слышала, когда генерал Б. вошел в комнату. Он долго пристально смотрел на нее, но Адель его не замечала. Потом она подняла голову. Тяжелый вздох вырвался из груди... слезы готовы были хлынуть из чудных глаз ее, но тут она увидела генерала...

— О чем вы грустите, прекрасная Адель? Нельзя ли мне поверить причину вашего тайного вздоха?..

— Вы ошибаетесь, генерал, напротив, я сегодня весела обыкновенно...

— Да... это не слишком приятно... Однако ж мне надо поговорить с вашим батюшкой, где он теперь?..

— Он по своему обыкновению занимается в своем кабинете.

— Итак, до свидания, несравненная Адель!

Третьего августа 18** года генеральша Б. с мужем переехали в свою деревню на расстоянии двенадцати верст от Москвы.

Мы оставили нашу героиню в каком-то полузабытьи...

— Ах! как бы я желала, чтобы погода воспрепятствовала ему быть... Зачем я позво... — она не успела еще кончить фразы, как молодой человек, закутанный в плащ, со скоростью вошел в будуар.

— Это ты, Эдмон? Как ты решился пуститься в путь по такой погоде... Я никак этого не ожидала...

— О, как же ты мало ценишь мои чувства, неужели же ты не знаешь, что я готов жертвовать для тебя всем, что только для меня есть лучшего в мире после тебя, моя божественная Адель!.. Я не нахожу слов благодарить тебя за то, что ты мне позволила сегодня тебя видеть.

— Да! Я решилась жертвовать всеми опасностями, потому что это свидание, как ты сам сказал, должно быть последним.

— Итак, Адель, я теперь вижу, что ты меня не ненавидишь. Отчего же до сих пор еще я не слышал этого утешительного слова из уст твоих? Неужели тебе тяжело высказать признание, которое может составить счастье всей моей жизни. До сих пор я не смел этого требовать. Но теперь... О, теперь, Адель, в эту минуту, ты должна высказать все... все...

— Эдмон, Эдмон, страшись пользоваться слабостью женщины бедной, беззащитной. Что тебе в моем признании ничтожном... бесцельном, как твоя любовь?

— О Адель, не отвергай просьбы кающегося грешника. Может быть, в глазах света я бы казался слишком виновен за то, что бедное мое сердце жаждет любви, которая бы сочувствовала пламенным его порывам. Но суди сама, что же здесь есть достойного презрения... О, сжалься, Адель, сжалься над несчастным, решись сказать, что ты меня любишь, и я забуду весь мир... — он с жаром поцеловал ее руку.

— Да, Эдмон, ты давно постиг тайну моего сердца, которое принадлежало и будет принадлежать одному тебе... Я не могла отказать генералу, страшась навлечь на себя проклятие отца, но даже в ту минуту, когда я клялась пред алтарем всемогущего быть верной моему мужу, даже и тогда мысль моя, как призрак, мчалась за тобой... Теперь ты знаешь, до какой степени простирается любовь женщины... — и прекрасная голова Адели упала на грудь Эдмона. Взаимные клятвы их слились в один жаркий, долгий поцелуй.

В это время они услышали тяжелые шаги генерала, который давно уже подозревал Адель, и теперь, будучи уведомлен посредством тайных агентов о свидании, которое она назначила Эдмону, спешил прервать.

— Ах, беги Эдмон! Беги... Иначе мы погибли...

Едва только Эдмон успел уйти через потайную дверь, как генерал вошел в будуар. Свирепый вид и сильное махание рук не предвещали добра.

— Кто здесь был, отвечай! — спросил он глухим басом.

Бедная Адель от испуга не в состоянии была выговорить ни слова.

— А, ты молчишь... Вот я сейчас все узнаю, — и он стал шарить по всем углам будуара.

Как тигр на свою добычу, так генерал бросился в один угол, где стояла шпага Эдмона, забытая им второпях.

— А, так вот что... — заревел генерал, — теперь я все знаю. Умри ж, коварная! — и светлая сталь быстрее молнии скользнула по груди Адели... Холодный труп упал к ногам генерала.

На третий день после этой страшной сцены черный катафалк медленно тянулся на кладбище, где покоился прах предков генерала. Сзади катафалка несли гроб, обитый голубым бархатом. Рядом с ним шла фигура в черной мантии, окутанная с ног до головы; два черные глаза с какой-то дикой радостью смотрели на труп покойницы. Когда вся церемония пришла на место, где должно было предать тело земле и вечному забвению, раздался выстрел... Черная фигура упала перед гробом. Все бросились, но уже поздно... То был Эдмон!

Вот каковы следствия корыстолюбия.