Воспоминания

Євген Гребінка

— Чего ж тебе? Я не знаю, чего ты хочешь.

— Да чего-нибудь. Вели нарезать ломтика два ветчины, да кусочка два сыру, да подать кильки, да колбасы.

— Хорошо.

— Ванюшка! Верти орган.

Адам Богданович отворяет орган, сдувает пыль, вкладывает ключ, и Ванюшка начинает вертеть. Адам Богданович в полном удовольствии садится и слушает. Приносят закуску: он пьет водку и слушает, ест и слушает, слушает и опять пьет водку, слушает и опять закусывает. Потом повторяется прогулка, и наконец в полдень Адам Богданович ложится спать часа на три; зато, уж после обеда не отдыхает.

В три часа опять колокольчик и опять та же церемония вставанья и выхода, что и поутру, исключая повара и чаю. Едва вошел Адам Богданович в залу, как отворилась дверь из передней и явился уездный лекарь.

— Здравствуйте, Адам Богданович.

— А! Здравствуйте, Петр Иванович! А я только что встал.

— Нет. А я успел уж быть у М. — знаете? Так мы с ним сидели да разговаривали и выпили по две бутылочки на брата. Что, я красен — а?

— Ха-ха! немножко. Вы у нас обедаете?

— Хорошо-с.

— Эй, Ванюшка! Скажи барыне, чтоб она велела повару прибавить что-нибудь к обеду, да накрывай на стол. Садитесь, Петр Иваныч.

— Хорошо-с.—И он сел на полтора стула. — А мы с стряпчим были вчера у Б., выпили втроем двенадцать бутылочек. А? Славно? Хи-хи!

— Мне так что-то нездоровится: третий день голова болит. Вчера я был дома, все слушал музыку; у меня были кое-кто, играли на флигеле — славный флигель, чудесный! на органе, часы играли. Приятно, как все в доме есть. Господа здесь, спасибо, добрые, не забывают меня. Ванюшка! Поди верти орган.

— Да-с, да-с, Адам Богданович; хорошо-с, послушаемте.

— Слышите, Петр Иванович, какую славную «Тройку» орган играет?

— Да-с, славную.

Представьте, как некстати была похвала: орган играл арию из оперы «Невеста».

— Ну, что ж не дают обедать? Катя! а Катя! Да вели ж скорей обедать; скоро пятый час.

— Сейчас подают. Здравствуйте, Петр Иваныч!

— А, здравствуйте, К. Е.

— Что ваша маменька, здорова ли?

— А? Да-с, да-с, здорова.

— Прошу кушать.

И они сели за стол.

— Что вы так мало взяли тетеръки? Берите, Петр Иваныч. Ведь еще есть.

— Нет-с, не хочу.

— Ванюшка, подай сюда жаркое! Я сегодня худо завтракал: аппетита не было.

И Ванюшка унес пустое блюдо.

— Да берите же, Петр Иваныч, киселя: славный кисель! Я недавно выучился готовить его на манер бланманже; прежде только жена его ела в пост с медом. Да берите же: ведь еще много.

— Да-с, да-с, славный! Довольно.

— Ванюшка, подай сюда блюдо! Я люблю кисель. Да подай же и сливки.

И опять Ванюшка унес пустую посуду от киселя и сливок.

— Что же вы не пьете вина, Петр Иваныч? Выпейте: славное вино! Мне недавно из Петербурга привезли.

— Да-с, да-с, хорошо-с; выпьемте-с.

— Ванюшка, как уберешь со стола, приходи орган вертеть.

— Слушаю-с.

Посидев с полчаса после обеда, лекарь ушел.

Адам Богданович пошел прогуливаться по зале и смотреть, все ли у него в порядке.

Вдруг... Надобно вам сказать, что у Адама Богдановича шторы на окнах рисованные: на одной представлена речка, на ближнем берегу домик, на дальнем лесок; ночь, луна за тучами, а отражение ее в воде — без туч, что и освещает картину; на другой — пастух играет на рожке и гонит в поле стадо овец, а из окна дома, мимо которого он проходит, смотрит девушка, и все это освещено солнцем снизу: на третьей — что-то подобное, все занимательные картинки. Вдруг Адам Богданович увидел на второй шторе, и именно на лице у девушки, масличное пятно.

— Эй, Ванюшка, поди сюда!

— Чего изволите-с?

— Смотри, что это такое?

— Не знаю-с.

— Дам я тебе, не знаю-с. Это твои штуки. Ты, верно, транспаранты хотел делать? Говори!

— Нет, барин, ей-богу, не я.

— Врешь, я тебя! Пошел вон. Катя! а Катя! Зачем ты не смотришь? Посмотрите, что тут наделал этот негодяй. — И Адам Богданович усердно принялся вытирать пятно носовым платком, до того усердно, что красавица осталась без носа.

Так кончился этот день. Не имея обыкновения ужинать, потому что это ему вредно, Адам Богданович ушел спать. Я должен объяснить причину заботливости Адама Богдановича о поваре. Вот в чем дело: у него повар пьяница и состоит на условиях не напиваться без позволения и быть исправну в дни нужные. И для подкрепления условий и удержания повара от пьянства ему ежедневно отпускается порция от 2 до 4 стаканчиков, что зависит от расположения Адама Богдановича.

Был пятый час вечера. Адам Богданович в халате прохаживался по зале и просто по полу: он ожидает к себе гостей, у него бал сегодня, и потому половики сняты. Только запросто танцуют по половикам, а в званые торжественные балы по полу.

— Катя, а Катя! Вели вытереть пыль везде да приготовь десерт; скоро кто-нибудь придет.

— Что же ты не одеваешься?

— Успею. Тяжело будет одеться с этих пор. Тесно во фраке!

— Помилуй, Адам Богданыч! пора. Как тебе не стыдно! Поди оденься.

— Маришка! а Маришка! Давай одеваться. — В это время в спальне что-то задребезжало. — Ну, что там разбили?

— Ничего, — отвечала жена.

Адам Богданович ушел одеваться; гости понемножку начали сходиться, и, как обыкновенно в провинции, к шести часам все званые состояли налицо. Тут были: уездный судья, сохранивший навсегда вид человека, слушающего дело, с супругою, разумеется, первой дамой, испразник, градоначальник и прочие; много дам, девиц и дев из города и из уезда. Между дамами была замечательная старушка-немка с сыном; не говоря по-русски, она находила удовольствие единственно в том, чтобы смотреть, как отличается в танцах ее сын, а остальное время очень учтиво спала где-нибудь в уголку.

В семь часов вышел Адам Богданович, в полном блеске, во фраке, перетянут, раздушен и в золотых очках, в которые видит, когда смотрит на кончик своего носа, вышел и приветливо раскланялся дамам, пожал руки мужчинам, достал из кармана ключ и открыл флигель, что означало: можете танцевать.