Воспоминания

Євген Гребінка

Начались танцы. Как верный историк, я должен сказать, что наша провинция совершенно просветилась, и с 183... ничего не танцуют у нас, кроме французских кадрилей, вальсов, мазурок и котильонов; но как танцуют — это другой вопрос. Так было и теперь. Адам Богданович ангажировал градоначальницу и поселился у дверей гостиной: это его обыкновенное место. Странные понятия он имеет о танцах! Ему кажется, что если, стоя у дверей гостиной, он танцует направо к зеркалу, то, перейдя на другое место, надобно танцевать к тому же предмету, как бы ни пришлось — вправо, влево или прямо; и потому для избежания беспорядков он остается постоянно верен однажды выбранному месту, откуда у него проведены умственные линии целой кадрили.

А как он танцует! Руки в карманчиках, глаза на кончике носа, то есть в очках, и выступает чинно, плавно, так, как теперь танцуют. Только в соло не может удержаться и подпрыгнет, но все это так кстати, так идет к нему, особенно, когда, танцуя соло, он понюхивает табачок!

Танцы длились долго, очень долго, так что уж Адаму Богдановичу захотелось спать, и потому он велел накрывать на стол. Все утихло; барышни сели перешептываться, дамы молодые пустились в толки о нарядах, старые — в хозяйство и непременную принадлежность маленьких городков — сплетни. Мужчины скрылись в кабинет курить табак и играть в карты.

Часы ударили три и заиграли пятую фигуру французской кадрили. Ванюшка вертел орган. Накрывали два стола, один на 24 персоны со всеми принадлежностями серебряными, на которых особенно выказалась утонченная заботливость Адама Богдановича: даже пробки на парадных бутылках белого стекла были серебряные. Другой стол был попроще, для мужчин, не слишком взыскательных. Как только доложили Адаму Богдановичу, что ужин готов, он отправился в гостиную, подал руку с носовым платком первой даме и привел ее к столу. Другие последовали его примеру.

Ужин шел скромно; все ели втихомолку до бедственного приключения с пирожным. Вот как это случилось. Подавали пирамиду из бисквит, облитую кремом; лакей поднес к бессловесной старушке, о которой я докладывал. На беду, перед этим между кушаньями был продолжительный антракт, и она вздремнула. Лакей поднес к ней с словом «не угодно ли?», старушка вздрогнула, человек испугался, блюдо потеряло равновесие, опрокинулось на чепчик старушки, и пирамида с кремом очутилась у ней на голове, падая понемножку во все стороны. Старушка совершенно потерялась и, вскрикнув «О, mein Gott!» — осталась неподвижна. К счастью, соседка ее была находчива, схватила ножик и давай скоблить по чепчику, по платку, по лицу, по платью и собирать все это к себе на тарелку. Этот случай произвел общий смех, довольно неуместный; но что же делать? Таковы провинциалы! Адам Богданович, как догадливый хозяин, чтобы избежать осуждения, поспешил объявить, что это не его человек, который подавал пирожное.

Едва я не забыл сказать, что во время ужина был концерт: какая-то неужинавшая дама играла на флигеле, да сверх того Адам Богданович завел музыку часов. Ванюшка, по непременной обязанности, вертел орган, а один секретарь играл на скрипке. И было очень весело.

Увы! Адаму Богдановичу еще долго не дали спать! После ужина составился котильон; танцевали его долго, выдумывали разные фигуры. Между всеми самая занимательная была фигура общих прыжков. Вот как это делается: несколько пар становится как будто танцевать экоссез; начинающие дама и кавалер берут за кончики, у кого есть, чистый носовой платок и несут его над головами дам, а потом под ноги кавалеров, которые каждый по очереди через платок прыгают, потом все вертятся, то есть вальсируют. Беда, если дама или кавалер, которые несут платок, маленького роста: берегите ваши прически, mesdames: их унесут. Беда, если кавалеры худо прыгают: достанется носу!

Наконец, к удовольствию Адама Богдановича, зала опустела; он крикнул: «Маришка, раздеваться!» — и ушел спать.

На другое утро Адам Богданович проснулся и позвонил. Пришла девка.

— Барыня встала?

— Давно уже.

— А залу ты подтерла?

— Подтерла.

— Давай халат. Подотри же здесь. Надевай сапоги, да смотри, хорошенько. Дай платок. Вычисти золу; вишь, как тут трубочники насорили. Дай табакерку.

Адам Богданович вышел из залу, потирая голову: «Фу! как я устал вчера! Катя, а Катя!»

— Ну, что тебе?

— Стекло перемыла?

— Да.

— А серебро вычищено?

— Нет еще.

— Нет еще? Отчего? Чтобы после не отчистить? Чтобы почернело?.. Маришка!

— Чего изволите?

— А что же ты не положила половиков? Сейчас постели! Эх, как пол-то исцарапали! Всю краску стерли. Пыли сколько везде, золы! Уж мне эти трубочники!.. Фу, как у меня голова болит!

Теперь у вас старая песня, Адам Богданович, и потому прощайте. А право, жаль, что вы уехали! Теперь и в город незачем ездить: никого нет, ничего нет и пообедать негде. Бывало, приедешь в город: куда идти обедать? К Адаму Богдановичу; а теперь поезжай домой. Бывало, вздумается потанцевать: куда ехать? К Адаму Богдановичу, а теперь пляши дома... Утешительный были вы человек, Адам Богданович!