Так иногда люди женятся

Євген Гребінка

Ей было восемнадцать лет; она была очень хороша, я видел девушек красивее, но милее, право, не видывал.

У нее были быстрые карие глаза, черные длинные ресницы, свежее веселое лицо, розовые губки, белые ровные зубы, улыбка — прелесть! — для нее нет прилагательного.

Рассматривая пышный цветник нашего мира — прекрасный пол, вы найдете подобные красоты; но, уверяю вас, не в таком совершенстве, не в такой очаровательной гармонии.

Она была похожа на бутончик розы, блестящий в свежей утренней росе.

Восьмнадцать лет — чудесный возраст! Если вам 18 лет — благословляйте судьбу; если более — вспомните прошедшее и вздохните. Одной юности дано завидное право смотреть на свет в волшебный калейдоскоп будущего, слепо верить в счастье, идеализировать земное до небесного. Оттого она так беспечна, так весела!

Если бы можно осуществить все мечты юности, одеть их в краски и звуки, понятные физическим чувствам, мы бы ослепли от их блеска... Живописец с презрением бросил бы бледные краски, Паганини разбил бы скрипку, и могучий стих замер бы на устах поэта!.. Оттого лица юности так светлы, так небесно-хороши!

Ей было 18 лет. Она любила все прекрасное: заглядывалась на луну, сладко грустила под переливчатую песню соловья и плакала над стихами Пушкина и Жуковского. Счастливцы эти поэты!..

Часто ее видели в хате бедного семейства, с ласкою и утешением на устах, готовую помочь несчастью; часто ее видели в саду подле любимых кустов роз с лейкою в руках. И бедное семейство всегда благословляло приход ее, и розы оживали от ее посещения... Она была добра, очень добра!

Я видел ее только один раз в жизни и никогда не забуду. Это было весною, когда так очаровательна природа южной России. Я как теперь вижу тихое утро, тенистый сад, облитый белыми цветами: внизу шумит Ингул. На маленьком пригорке, в густой тени черешен, она молилась. Стан ее стягивало простое белое платье; на груди колебался голубой василек. Скрестив руки, подняв глаза к небу, она стояла на коленях, а между тем первые лучи солнца, прорезав ветви, вдруг зажгли розовым блеском лицо ее, и на нем, как два алмаза, две крупные слезы — чудесное мгновение! Молитва девушки и утро!..

Сколько чистоты и прелести вместе! Нет, я никогда не забуду этого!

А главное я было и забыл: ее звали Анна Васильевна.

Он был человек лет сорока пяти; всегда носил маленькие ботфорты, нагольный тулуп и зеленый картуз. Под тулуп он всегда надевал черный плисовый жилет; в кармане этого жилета постоянно лежало что-то круглое, вроде земного глобуса. Говорят, это были серебряные часы. Сапоги его смазывались каждое утро гусиным жиром. Голова была плотно выстрижена; по бокам ее торчала пара ушей; над носом темнели щетинистые брови, под которыми светились зеленоватые глаза средней величины, а под носом был обыкновенный рот, только нижняя губа этого рта так была странно устроена, так была прижата к зубам, что, казалось, хозяин ее хочет свистнуть в ключ. Василий Петрович, хваля кого-нибудь, с особенным, неподражаемым выражением говорил: прекраснейший и любезнейший, и в это время подымал кверху брови и плечи.

Он всегда курил из длинного калинового чубука, в который было вправлено утиное перышко, читал старые газеты, слыл великим хозяином и любил, чтоб все делалось в определенное время. Его звали Василий Петрович; это был отец Анны Васильевны.

Василий Петрович был помещик Херсонской губернии, одного из тех уездов, по которым Ингул, как бешеная дикая кобылица, прихотливо ломает быстрый бег свой. Несколько десятков изб и целое море степи составляли имение Василия Петровича. Возле господского дома, который был просто большая изба, рос прекрасный сад. В доме Василия Петровича царствовала патриархальная простота: из больших сеней налево ход в кухню, направо — в приемную, она же и столовая, и гостиная, и зала; стены этой комнаты чисто выбелены, пол крепко набит глиною. Подле двери стоит голубой сундук, расписанный красными цветами: далее, под стеною, два стула; за ними дубовый стол; там еще два стула, столик с шахматною доскою и еще несколько стульев разного вида и величины. На стене, между маленькими окнами, висит зеркало в золоченых полинялых рамках и картинка, на которой представлен распудренный пастушок, завязывающий пастушке на башмачке ленточку, табакерка и флейта лежат у ног его; голубок кружится над пастушкою; за рощею заходит солнце, а в роще пасутся овцы и собака. У двери с правой стороны прибит олений рог для вешания шапок, а с левой висит ружье, сеть, две дудочки для ловли перепелок и красная скрипка. Больше ничего вы не отыщете в этой комнате, хотя бы смотрели на нее в двойную лорнетку, разве когда на одном из древних стульев сидит сам хозяин или степной шмель, ошибкою залетя, гудит, стучит и царапается по стеклам.