Так иногда люди женятся

Євген Гребінка

Описание следующих двух комнат, т. е. спальни Василия Петровича и спальни его дочери, принадлежит потомству, потому что современникам было гораздо легче проникнуть во внутренность Африки, нежели в эти комнаты.

Василий Петрович был когда-то женат на образованной, но бедной девушке, воспитаннице Смольного монастыря. Она подарила его дочерью, воспитала ее и — умерла, как говорят соседи, от чахотки. Василий Петрович очень печалился и даже выходил из себя, что это случилось во время жатвы и отняло на несколько дней людей от работы.

По смерти матери дочь стала грустить, плакать. Она полюбила еще более тенистый сад, лунные ночи, когда дымчатые облака, свиваясь и развиваясь по воле ветра, несутся куда-то далеко, далеко... Она нашептывала им послания к своей матери, вверяла им горячие желания, поцелуи — и ей становилось легче.

Василий Петрович потихоньку ворчал: «Грустит девка; пора ее выдать замуж. Почему ж и не выдать. Но за кого?» После этого вопроса следовала длинная пауза, и Василий Петрович, потянув из утиного перышка табачный дым, выпускал его губами самою тоненькою струею. «Много есть людей, а человека сыскать трудно, — говаривал Василий Петрович, — все мои соседи — нечистый их знает, как странно устроены: ни один даже не смыслит, что и когда ему должно делать на свете. Вот барон Шмальц лет двадцать варил в Петербурге патоку; кажется, человек ученый, и аккуратный, и прочее, да сразу после обеда курит трубку, между тем как ее должно курить, вставая и отходя ко сну. Оно, кажется, и ничего, а порок, милостивые государи! Не говоря о тех пустоголовых, которые летом носят суконные фраки и травят зайцев и лисиц, а то наш предводитель: и в чинах, и в почете, а пьет чай, когда спать пора, ужинает, когда утренние петухи поют! Так жить — значит гневить бога. Ведь никогда не бывает вечера при восхождении солнца, никогда не зреют арбузы около крещенья. Много людей, а человека не сыщешь...» После такого рассуждения следовал глубокий вздох. После вздоха Василий Петрович снимал со стены скрипку, ставил левую ногу на окошко, упирал один конец скрипки в колено, а другой в подбородок и начинал ее строить, так странно дергая смычком, что, в первый раз увидя этот процесс, можно подумать, будто почтенный хозяин хочет перепилить тупою пилочкою все струны. Настроив скрипку, Василий Петрович спускал ногу на пол, выправлялся и, глядя в окно, начинал играть Журавля, подпевая тихим тенором слова этой умной песни. Так проходил час, иногда два и более.

Если вы никогда не слыхали Журавля и не понимаете по-малороссийски, то вот вам он в переводе:

Был себе журавль
И его самка,
Они накосили сена
Полные ясли.
Эта песня очень долга,
Начинай сначала:
Был себе журавль...
И проч.

Осень быстро приближалась к Херсонской губернии. Степи отцвели и поблекли. Только ярко зеленели поля, засеянные озимою рожью, да на лугах пестрели красные осенние цветочки — предсмертный румянец умирающей красавицы — лета. Утренний воздух делался холоднее и чище; застучали цепы на гумнах, уставленных золотыми скирдами; полетели на юг птицы; с гиком поскакали по степи охотники за быстрым зайцем; в уездный город **** пришел Киргизский пехотный полк.

Физиономия города изменилась: по улицам стали ходить люди в фуражках; всякий вечер перед квартирою полкового командира гремели песенники:

Мы тебя любим сердечно.
Будь командиром нам вечно.

Полковой адъютант ездил верхом на куцей лошади, дочери городничего взяли в лавках на новые платья ситцу, в трактире стучали бильярдные шары, каблуки и стаканы, в Херсон поскакал курьер за картами. Город оживился, расцвела промышленность...

И вот из веселого города, как от центра, в разные стороны побрели усталые воины на зимние квартиры. В деревне Василия Петровича назначен ротный двор капитану Здраву.

Припомните хорошенько, вы, верно, видели этого капитана. У него круглое полное лицо, короткие кудрявые волосы золотистого цвета и колесообразные ноги. В полку он слыл игроком, ездоком, танцором и мастером раскупоривать бутылки; он не очень жаловал дамские беседы и весьма любил пунш с лимоном. В полку и теперь еще рассказывают много анекдотов про капитана Здрава. «Послушайте, — говорил мне недавно один почтенный офицер, дергая меня за пуговицу, — послушайте, я вам расскажу удивительную историю. Однажды во время стоянки нашего полка в Гродненской губернии капитан Здрав проигрался в пух, в одну ночь все спустил, все решительно, даже ружейную отвертку... Плохо пришлось доброму молодцу! Что бы вы сделали на его месте? А он ничего; бац! роте приказ: собраться к вечеру на ротный двор в полной амуниции, набив ранцы сеном. Рота явилась, капитан осмотрел ее, поблагодарил за исправность и приказал для облегчения людей на возвратном пути выбросить на ротном дворе сено. Цены на фураж были тогда огромные; вот выбросили, сударь, солдаты сено... Вечером капитан поставил в банк воз сена в десять рублей; мы пристали; завязалась игра, и к свету Здрав все воротил свое, да еще у одного нашего прапорщика выиграл большой песенник, лягавую собаку и серую кобылу. Ась?» Тут офицер быстро поворотился и пошел мерными шагами по комнате, чтоб дать мне свободу сообразить всю удаль этой проделки.

Капитан Здрав прибыл благополучно на зимние квартиры в деревню Василия Петровича; сейчас проведал, есть ли у помещика дочь, хороша ли, богата ли и проч. — обыкновенные вопросные пункты устава касты кочующих женихов, и через три дня по приезде, выпив с приятелями стакана по три лимонного пунша, отправился знакомиться к помещику, тщетно ожидая с его стороны приглашения.

В скучный осенний день Василий Петрович, осмотрев работы, читал старые «Московские ведомости»; погода была серая, на дворе вечерело, и он едва мог окончить статью о продающейся у Николы-на-курьих-ножках двуместной карете, взял скрипку, стал лицом к окну и заиграл Журавля. Первое колено он только припевал, но когда дошло дело до второго, на него слетел музыкальный восторг: левою рукою Василий Петрович начал вырабатывать пиччикато, а правою пристукивал в такт смычком по скрипочной доске. В это время отворилась дверь и вошел капитан Здрав; на нем был сюртук, большой галстух и в руках фуражка.

Капитан вежливо расшаркался. Василий Петрович смотрел в окно; громкое пиччикато звучало в комнате, смычок с усердием клевал скрипку в разных местах, как бы пробуя, где она повкуснее. Капитан повесил на олений рог фуражку, подбоченился и пустился выплясывать Журавля, прикрикивая: «раз, два, три, четыре! раз, два, три, четыре!» Василий Петрович оборотился, посмотрел с любовью на танцующего и заиграл живее прежнего. Капитан танцевал. Василий Петрович переменил Журавля на Камаринскую: быстрее стали движения капитана; он летал, как резинковый мяч.

Наконец Василий Петрович почти бросил на стол скрипку и кинулся обнимать капитана: