Так иногда люди женятся

Євген Гребінка

— С сей поры вы, милостивый государь, для меня любезнейший человек в свете. Первого человека я вижу, который делает то, что нужно. Я играю — вы танцуете. Я перестал — и вы перестали: так и следует! Слава богу, я нашел человека! Садитесь, пожалуйста.

Капитан шаркнул ногою, поправил галстух и, тяжело вздыхая, сел на стул.

— А я вот это все читаю новости, — начал хозяин, — в типографии Василия Логинова сочинили целую книгу; «Роб-Рой». Вы не читали ее?

— Ровно нет.

— И хорошо сделали, ибо она весьма дорого стоит.

Подобные разговоры продолжались во весь вечер.

Капитан обворожил Василия Петровича. Когда подали чай — Здрав пил чай; принесли французскую водку — он начал пить пунш; подали ужин — он стал кушать; а когда Василий Петрович сказал: «Я думаю, нам пора спать», он взял фуражку, пристукнул каблуками и исчез.

— Милостивый государь, — закричал хозяин уходящему капитану. Капитан явился, словно сивка-бурка в сказках наших дедушек. — Я вам хочу сообщить нечто важное, — говорил Василий Петрович, — сделайте одолжение, садитесь. Вот изволите видеть, у меня много и денег, и степи, и всякого скота, только недостает зятя. Вы человек достойный: хотите ли жениться на моей дочери?

— С большим удовольствием, — отвечал капитан.

— Ну, так давайте вашу руку! Аннета, пойди сюда! Полно грустить да плакать; вот тебе жених.

Краска сбежала с лица девушки; она зашаталась и оперлась рукою о столик.

— Не церемоньтесь же, капитан, — продолжал Василий Петрович, — что вы, как петух, гребете ногами землю? Поцелуйте вашу невесту.

Бедная девушка не опомнилась, как Здрав поцеловал ее громко, так громко, как деревенский староста свою жену в день воскресения Христова.

Чрез неделю два молодые прапорщика сожгли целую четверку жуковского табаку, толкуя о том, какую знатную жену подцепил себе Здрав. А в уездном суде секретарь сказал заседателю:

— Я полагаю, что зять Василия Петровича будет лихой исправник.

В тот день и прапорщики, и секретарь, и заседатели возвратились со свадьбы капитана.

Года полтора спустя после этой свадьбы мне случилось проезжать Херсонскую губернию. Я спешил на ночлег к Василию Петровичу. Солнце село, и тихий ветерок, прохлаждая воздух, приносил со степи громкие песни перепела, когда я увидел деревню Василия Петровича. Лошади, измученные дневным жаром, начали фыркать и бодриться, чуя скорый отдых, а я мечтал увидеть милую Анну Васильевну, услышать «Журавля» и новости прошлого года... Вот мы уже у ворот. «В своем ли уме Василий Петрович? — подумал я. — У него на дворе шум и ликованье». Звучный тенор заводит какую-то отрывистую лагерную песню; удалой хор подхватывает ее и вторит с прищелкиванием, с присвистом — сущая оргия! На крыльце стоит колченогий человек, в сюртуке с красным воротником, опустя руки в карманы плисовых шаровар, заломив картуз на затылок. Перед крыльцом на маленьком столике кипит самовар; дюжая красноногая девка, живьем взятая с картин Теньера, приготовляет пунш; кругом десятка два мужиков и парней ревут разгульную песню.

— Очень рад гостям, — закричал мне колченогий человек, — милости просим!

— Я не имею удовольствия знать вас... Дома ли Василий Петрович?

— Я зять Василия Петровича, отставной капитан Здрав. Прошу любить и жаловать.

— Очень рад. Где же Василий Петрович?

— На Василия Петровича, любезнейший, уже более года получают провиант на том свете.

— Так он умер?

— Давно, братец, через две недели после моей свадьбы. Эй, Сашка, пуншу! Прошу за упокой батюшки!

— А ваша супруга?

— В откомандировке... Эге, да вы не пьете пуншу. Пожалуйста, церемонии в сторону; мы люди военные, Фомка! Что уснул? Ярославскую!

И хор грянул:

Из-под дуба, из-под вяза,
Из-под вязова коренья
Бежит зайка-горностайка,
Несет в руках вязеницу
Про душу красну девицу!

— Каково, брат! — кричал Здрав, — ведь это все хохлы! Вот как я их повернул по-своему! В любой полк песенники!..

Едва я мог отговориться от песен и пунша, сказав, что у меня болит голова, и ушел спать с твердым намерением прожить в этом омуте хоть двое суток, но дождаться Анны Васильевны. Признаюсь — грешный человек — мне хотелось посмотреть, как выносит она подобные проделки. Неужели это милое творение могло привыкнуть к тону своего мужа? А если нет, то я хотел видеть, как она ведет себя при посторонних людях, и проч., и проч., словом, я хотел разрешить какую-то психологическую задачу, которой и сам не понимал хорошенько. Это мы часто делаем, только редко признаемся...

За полночь не давали мне спать ликованья хозяина; потом явились комары с своими плаксивыми элегиями, а там — долга ли летняя ночь! — начало рассветать. Восточное небо загорелось тонким румянцем; в воздухе стало светло; под самым окном моей комнаты запела малиновка. Кто просыпает восход солнца, тот просыпает лучшие часы жизни. Смотря на эту великолепную картину, я в душе моей прощаю заблуждения гербов...

Я оделся и вышел в сад. Утро было тихое; роса крупными каплями жемчужилась на растениях; птички весело чиликали, отряхивая крылышки, прыгая с ветки на ветку. На Ингуле перекликались кулики.

Года два как я был здесь в это самое время, и в такое точно утро, и как с тех пор переменился этот сад! Дорожки покрылись травою, многие деревья срублены, цветник зарос крапивою, и даже любимые кусты роз Анны Васильевны были скошены вместе с травою на корм лошадям. Я невольно подошел к знакомой беседке: кудрявые черешни цвели по-прежнему, и — представьте мое удивление — опять в их тени она молилась!.. Присматриваюсь — в полумраке белеет ее платье; я подкрадываюсь и бережно развожу руками ветви. В это время первые лучи солнца разогнали тень и ярко осветили передо мною белый деревянный крест, облитый розовым светом; казалось, он пламенел нездешним огнем, на нем было написано крупными черными буквами: «Здесь покоится тело рабы божией Анны, бывшей супруги капитана Здрава...» Более я не мог читать...

Чрез полчаса я уже ехал далее от деревни Здрава.

— Да-с, милостивый государь, — говорил мне майор Киргизского полка, когда я рассказал ему мою встречу с капитаном, — да, сгубила женитьба лихого человека! Не женись Здрав — был бы теперь майором! Ох, эти женщины!..