Невыразимо хороша
Сидит жена Барабаша.
Ей жарко, душно ей одной,
Моей голубке молодой,
И недоверчивость, и страх
В ее пленительных очах,
И страстью налитая грудь
Дрожит и силится вздохнуть...
Она сидит и мужа ждет.
Стучится кто-то у ворот:
Собака лаем залилась,
Другая к ней отозвалась;
Поднялся на ноги весь двор,
И падает с ворот запор;
И вот въезжает наконец
На двор от гетмана гонец.
Коня от посланца берут,
И к пани посланца ведут.
«Где муж мой? Что с ним?» — «Ничего!
Меня прислал он для того,
Чтоб вашу милость известить,
Что бог его еще хранит.
Да приказал мне взять от вас
Последний короля указ,
Который он велел скрывать
И никому не объявлять;
Для верности ж моих речей
Гетман прислал с руки своей
Свое гербовое кольцо».
Бледнеет гетманши лицо...
В кольце был камень дорогой,
На нем искусною резьбой
Изображен гетмана герб:
Кривая шашка, словно серп,
И накрест ей положена
Была пернатая стрела.
«Да, это перстень мужа, так
Ты правду говоришь, казак».
Тут пани отдала указ:
И, торопливо поклонясь,
Казак спешит на панский двор —
И полетел во весь опор.
Гонец обратно ускакал,
И двор опять безмолвен стал,
Предавшись обаянью сна,
И водворилась тишина.
И снова дремлет темный сад,
Из саду льется аромат:
И снова пани у окна
Сидит задумчива, бледна
И слушает, как вдалеке
Вторится топот по реке.
Вот топот тише, тише стал —
То замирал, то оживал —
И вдруг замолк — в далекий мрак
Как будто утонул казак.
И лишь тогда, когда рассвет
Свой розово-огнистый цвет
Разлил на небе голубом
И звезды, трепетным лучом
Мерцая, стали потухать
И неприметно исчезать,
В тумане забелел поток,
Дохнул из саду ветерок,
И предрассветный соловей
Запел в тени густых ветвей,
Любовной негою дыша, —
Вздохнув, жена Барабаша
Легла печально почивать
На одинокую кровать.
V
В Украйне смятенье неясное бродит;
Чего-то все ждут и не знают чего.
В народе молва разноустая ходит,
И слушать не знаешь кого!
Рассказывал где-то старик на базаре,
Что будут в Украйне война да пожары;
И два казака в Чигрине, под шинком
Для отдыха ставши, жиду говорили,
Что денег поляки Орде не платили
И крымцы хотят воевать с королем;
Что жадных татаров несметная сила,
Как черная туча, все степи покрыла;
Что будто Хмельницким в Крыму решено —
Казакам с Ордою идти заодно.
Письменные люди в народе кричали,
Что сами указ королевский читали,
Что в нем-де изволит король разрешать
Казакам оружьем права защищать.
Еще говорил бандурист на дороге,
Что будто Хмельницкий в Никитином Роге
И все запорожцы к нему пристают,
Что многие тысячи есть там народа,
Что ждут с нетерпеньем куда-то похода,
Оружие чистят и коней куют;
Что сам Барабаш, испугавшись смятенья,
На скорую руку собрал ополченье;
Что села на лодки коронная рать
Й хочет Хмельницкого с войском забрать;
И что от заката почти до рассвета
Кровавая ходит по небу комета
И звезды сметает широким хвостом.
На кровлях стенают зловещие птицы;
Над лесом клекочут орлы и орлицы...
И видела баба: над сонным Днепром
Недобрые тени в тумане летели,
Рыдали летя, как дитя в колыбели;
И на колокольне в лесу, за селом,
Сам колокол стонет во мраке ночном.
Тревожно со страхом чего-то все ждут.
Напрасно луга зашумели травою,
Колышутся нивы волной золотою —
Работники мирные в поле не йдут!
Как мак, расцветая, огнисто краснеет,
Казацкие шапки повсюду пестреют;
Как утром колосья на ниве блестят,
Казацкие пики на солнце горят.
Народ собирается в селах толпами,
И шепчется тихо, и косо глядит,
И шапки не ломит при встрече с панами.
Ох, тучи собрались — и гром загремит!
Упиться Украйне червленою кровью!
Господь! Не оставь нас своею любовью!
Невинных твой гнев не казнит...
VI
Тихо утро загорелось над землей;
Засверкали степи, вспрыснуты росой;
Красно солнышко приветливо взошло;
Все запело, зашумело, зацвело.
На раздолье, по широким по степям
Днепр-кормилец дал разгул своим водам;
И направо, и налево мурава;
Меж волнами зеленеют острова;
А на тех-то на зеленых островах
Молодой Хмельницкий с войском в тростниках.
То не стая лебединая плывет,
По Днепру то рать казацкая идет;
То идет войной на брата кровный брат!
Хоть не рад он, да идет, когда велят.
С казаками наказной их гетман сам.
Вот приплыли лодки близко к островам;
Вмиг раздвинулись густые тростники —
И зевнули пушки поперек реки.
Пламя брызнуло, отгрянул сильный гром,
Над водою дым расстлался полотном,
И казаки, видя смерть со всех сторон,
Видя гибель неизбежную кругом,
Ну от острова скорей бежать назад;
Только весла, словно крылышки, шумят,
Вот с воды поднялся дым под облака,
Засверкала снова светлая река —
А на острове, играя с ветерком,
Развилося знамя белое с крестом.
Став на береге, бегущим казакам
Громким голосом сказал Хмельницкий сам:
«Христианству мир и воинам Христа
Под защитой чудотворного креста!
Разбегутся так поляки перед ним,
Как от ветру разбежался этот дым.
Нам господь поднять оружие велит:
Дело правое небесный защитит!»
Чудо! К острову казаки вновь плывут,
Пред Хмельницким сабли острые кладут:
«Будь начальник наш, второй наш будь отец!
Пропадем мы с нашим гетманом вконец:
Перед польскими панами он дрожит;
Кровь собратов проливать он нам велит;
Здесь погибнет он от нашея руки».
И гетмана окружили казаки;
Стали ружья на гетмана наводить;
На коленях он пощады стал просить...
Выстрел — гетмана как не была душа:
Днепр понес на море труп Барабаша!
Вот пришел священник в ризе парчевой
И поставил на земле святой налой:
Благодарственный молебен стал служить,
За победу бога сил благодарить.
Церковь им была — лазурный небосвод,
А лампада — солнце по небу идет;
От кадила вьется кверху легкий дым;
Все полно благоговением святым...
С верой в сердце и с молитвой на устах,
Пред невидимым упали все во прах.
Каждый воин всемогущего молил,
Чтобы нового он гетмана хранил.
Все Хмельницкому присягу дали тут,
И к обозу на руках его несут...
Здесь сыскали чарку пенного вина;
С приговоркой по рукам пошла она,
И поднялся у казаков пир горой.
Во весь день звенели песни над рекой,
Ввечеру зажгли по острову огни,
И до света веселилися они...
VII
Вот год пролетел. Владислава не стало,
А Польшу оружье казаков карало.
Под Корсунем много уснуло панов.
В плену Калиновский, Синявский, Долгоф.
И, жалуя ласкою крымцев своею,
Всех пленных Хмельницкий дарит Тугай-бею,
И золота горы берет Тугай-бей
Из Польши за выкуп плененных вождей.
Уж Стародуб, Канев, Черкассы, Чернигов
И Белая Церковь свободны от ига.
Бежит Конецпольский, бежит Остророг...
За правое дело заступник сам бог!
Под Львовом, Збаражем, покрытые славой,
Казаки явились уже под Варшавой,
И выбран был ими король Казимир,
И дал он казакам блистательный мир.
Воскреснула снова казачья свобода;
Хмельницкий гетман, избавитель народа,
Торжественно в Киев спешит,
И крестное знамя свободно шумит
От северских пущей на юг до Лимана,
А в Киеве войско, народ и синклит
Дарует Хмельницкому имя Богдана.
VIII
Окончены в храмах святые вечерни;
На Киев спускается сумрак вечерний;
По улицам длинным народ не шумит,
И город стихает в покое;
Блеснул огонек у Богдана в покое.
Лампада пред образом скромно горит...
Там гетман сидит одинокий, угрюмый:
Он весь погрузился в тревожные думы
И тихо с собой говорит:
«Окончены кровавые смятенья;
Окрещена в своей крови Украйна;
Хоть дорого, но куплен нами мир.
Господари валашский и молдавский,
Султан турецкий, трансильванский князь
И царь Москвы, родной, единоверный,
Своих послов прислали. Сам король,
Ян Казимир, свою забывши гордость,
Прислал ко мне богатые подарки;
А православная, святая наша церковь
В лице своих избранных иереев
Меня Богданом нарекла...
О господи! За что такая милость?
Я не безгрешен, это знает совесть.
За мною есть неправедные думы
|
