Двойник

Євген Гребінка

Я смолоду любил сельскую жизнь и посвятил не одну слезу чувствительному Геснеру. Беззаботная радость поселян очаровала меня; я начал идиллически верить в земное счастье людей, как дитя верит сказке няни о безбровом оборотне, как невинная девушка верит клятвам своего любовника; но случай так жестоко уничтожил мои мечтания!

Выливали ли вы сусликов? Верно, нет? А я так выливал. Послушайте. У меня во время оно был учитель-семинарист, высокий тощий философ, в длинном голубом сюртуке на заячьем меху, с неразрезанными полками и в полуботфортах. Он назначит, бывало, мне урок из латинских вокабул, а сам ходит по комнате, закинув на спину руки; ходит долго, ходит и нюхает табак, еще ходит и свистит; потом берет картуз, берет ведро и отправляется на охоту — выливать сусликов.

Латынь для меня пахла гнилью. «Отчего же, — подумал я, — мне нельзя охотиться?» — просил книгу под стол, промыслил ведро воды — и вот я уже в поле.

Приволье жить в степи! Вышел за двор: вправо волнуются, шумят богатые нивы; влево ярким ковром раскинулся душистый сенокос, вверху звенит жаворонок, а внизу так и шныряют между травою мои неприятели — суслики.

Я скоро нашел норку этого зверя и начал лить в нее воду; вода заурчала и наполнила норку. Я притаил дыхание. На поверхность воды взбежал пузырь и лопнул, за ним другой — и тот лопнул, и вслед за этим показалась мокрая головка суслика. Увидя меня, он попятился назад; назади вода — враждебная стихия; впереди я, человек — существо страшное. Бедный зверек остался неподвижен. Уже жадная рука моя была протянута схватить его и — опустилась: передо мной, со всею педагогическою важностью, стоял учитель; вид его был грозен, лицо пылало, полы сюртука играли с ветром, и указательный перст десницы был поднят кверху...

— Что ты здесь делаешь? — спросил учитель.

— Выливаю суслика.

— Как ты мог сметь эта делать?

— Я у вас выучился.

— Э-э-э! Знаешь ли ты: quod licet Jovi, nоn licet bovi?¹ Понимаешь?..

И, договаривая эту пословицу, он уже тянул меня довольно невежливо домой. О, проклятая латынь! Я не понимал ее, но из дела подозревал в ней что-то недоброе; варварские рифмы Jovi и bovi неприятно отзывались в ушах моих. Этого мало: у нас были гости. Сколько насмешек вытерпел я при чужих людях от злого педагога! Сколько слез мне это стоило!.. Бог с ними, и врагу моему не советую трогать сусликов; пусть они живут в своих норках.

Много лет прошло после этого приключения. Давно уже мой учитель сочетался законным браком; уже его дети бегло склоняют cornu², но я живо помню бедного мокрого суслика, с его испуганною мордочкою, с его глазами, устремленными на меня в каком-то глупом недоумении.

Увеличьте этого суслика аршина в два с четвертью, оденьте в лохмотья, поставьте на задние лапы — это будет верный портрет человека, который попался нам во дворе. Равнодушно смотрел он на игры, напевая что-то вполголоса, и, казалось, не замечал нас.

— Здравствуй, Андрей, — сказал N., подходя к незнакомцу.

— Здравствуйте, — ответил он, поворотя на нас свои оловянные глаза.

— Отчего ты не идешь гулять?

— Гулять?.. гм!..

Глупая улыбка искривила лицо Андрея; он почесался в затылке.

— Разве ты не хочешь?

— Андрей не хочет: его не любят люди, а он их боится.

— И нас боится?

— Вас?..

Он пристально посмотрел на нас и опустил голову, как бы стараясь что-то припомнить, опять бегло взглянул и побежал, повторяя: «Страшно Андрею!»

— Что это за чудак? — спросил я N.

— Сумасшедший.

— И по всему заметно. О каком Андрее говорит он?

— Это его двойник. Недавно перестали говорить в здешней деревне о приключении, которое лишило ума этого несчастного. Если тебе будет приятно, я готов рассказать.

— Да как это может быть неприятно? Слушать приключение, в конце которого человек сходит с ума, это верх блаженства в наш век ужасов! И ты, обладая таким сокровищем, скрывал его!..

Странный человек N. Глядя на него, вы никак бы не подумали, что он знает хоть одно подобное происшествие! Я сам, клянусь вам, не подозревал этого, а вышло противное!

Мы сели на траву, и N. начал говорить.

Несколько лет назад не было в С* казака краше Андрея, да и богатством он не уступал самому выборному: у него было два плуга волов; всякое лето отправлял он несколько огромных возов в Крым за солью или на Дон за рыбою. Чего, бывало, не навезут оттуда! Тарани, чабака, сельдей и всякой всячины; почти вообразить невозможно сколько! А коровы какие у него были! А овцы! А кабана, бывало, кормит к рождеству какого! Я сам был у него в саду: что за прелесть! В саду стоит будка, в будке сидит дед-сторож — гроза соседних мальчишек. У этого-то деда прошу отведать фруктов!

А в хате чего то не было! В переднем углу, как в цветнике, между засушенными гвоздиками и васильками стояли два образа, писанные на кипарисных досках, а кипарис, как известно, дерево пахучее, у нас не растет. Андрей на славу заплатил за них два с полтиною и фунт воску суздальскому разносчику, и то разносчик по дружбе уступил так дешево. Добрые люди эти суздальцы!

На полке красовался длинный строй мисок, настоящих, из Ични, с глазурью, с лапчатыми узорами. Вся печь была исписана клеточками, звездочками, точками красными, черными, желтыми. Хохлатые голуби ворковали под печкою, на печке мурлыкал серый кот. «Обилие в дому Андрея!» — говаривал, облизываясь, наш приходский дьячок. Да как не сказать этого?

Будь дурак, да богат — назовут умным. Так мудрено ли, что Андрей, малый неглупый, при своем богатстве, взял верх над всеми молодыми людьми в деревне? Где он, там веселье, и песни, и хохот. Парубки старались подражать ему; девушки по нем вздыхали. Да не только в С*, а в целом околотке!

Например, в Кринице на ярмарке народу, может быть, тысяча с лишком бывает: и купечество, и духовенство, и дворянство, и даже сам заседатель — Андрею все трын-трава! Как разгуляется — что твои запорожцы! Наймет скрипку да бубен — и пошел по ярмарке... Шапка на нем сивых смушков; свитка синяя перетянута красным поясом; шаровары полосатой пестряди; сапоги юхтовые.

Был один только отставной капрал Нейшлотского карабинерного полка, который мог танцевать с Андреем. Где собралась куча народу, там, верно, они тешатся. Капрал вытянется в струнку, как перед начальником, руки по швам, глаза направо; только ноги пишут разные узоры. Андрей станет против него, заложит большие пальцы за пояс, наклонится вперед, взглянет на сапоги — и пошел выделывать такие хитрые вензеля! Ударит трепака — земля трясется! А как начнет косить вприсядку — господи боже, что за удаль! Теперь нет таких танцоров.