Телепень

Євген Гребінка

Между тем другой разбойник, вооруженный с ног до головы, стал в дверях, обнажил широкий нож и, как бы играя, начал пробовать пальцем его лезвие.

— Что же вы молчите, господа, — сказал Телепень, — и не просите меня подкрепить силы с дороги? Впрочем, я вас не стану беспокоить, я и сам похозяйничаю.

Он подошел к столу, налил стакан настойки и с жадностью осушил его.

— Вам нельзя уйти, — продолжал разбойник, — все тропинки возле вашего хутора заняты, люди на хуторе перевязаны, а все-таки лучше и вас связать. А ну лишь, Грицко! Кто покажет сопротивление, тому в подарок эта пуля. — И он навел дуло пистолета на испуганных стариков. Грицко в две минуты скрутил им руки.

— Теперь пусть хлопцы пошарят хорошенько: всякое добро забирать; баб не трогать; найдете жида — прямо на осину; девушек искать пуще золота! — сказал Телепень выходившему Грицку и долгим, сладострастным поцелуем впился в любезную бутыль. Настойка, кружась и плескаясь о бока широкой бутыли, быстро уплывала в ненасытное горло разбойника.

Невыразимо грустно смотрел есаул на боковую дверь, ведущую в светлицу Гали. Приказ искать девушек пуще золота напомнил ему о дочери. Сердце отца перестало биться. Он спокойно слушал, как буйная толпа разбивала его кладовые, как предковское серебро звенело в руках грабителей; он дрожал об одной дочери и от глубины души читал канон деве-заступнице.

Между тем Телепень окончил огромную бутыль и бросил ее в угол. Взоры его повеселели; он, покручивая усы, оборотился к пленникам.

— Что вы, вельможные паны, вдруг присмирели? Давно ли, подумаешь, вы щебетали, как дрозды! Верно, теперь мне приходится петь. — Он брякнул своими костистыми руками по столу, встряхнул головою и запел:

Ой був собі Халемин
Та взяв жінку Любку!
Ой гоп го-по-по,
Гой дер-дер-дер го-цо-цо.
Та взяв жінку Любку!

Женский вопль раздался в соседней комнате... Сердце Крутолоба облилось кровью... Два разбойника внесли полураздетую Галю; вилось, билось, трепетало бедное дитя в руках их.

— Славная добыча! — заревел атаман, дерзко лаская дрожащую девочку. — Спасибо, хлопцы! У нас много золота, а такой девушки я и не видывал; она будет красою нашего городка.

— Пощади! — простенал Крутолоб удушающим голосом и повалился в ноги Телепню.

— Чего ты валяешься, седая голова?

— Пощади дочь мою! Она одно утешение моей старости, она еще так молода!..

— Она будет моею женою, — да, женою. Понимаешь ли, честь какую я тебе делаю? — И, страшно вымолвить, он обнял Галю. Это был степной жаворонок в когтях ястреба.

— Проклятие на голову твою, разбойник! — произнес торжественно Крутолоб. — Ты опозоришь мое семейство, но слезы отца найдут место на небе!..

Темнее ночи сделалось лицо Телепня; резкие морщины сдвинулись на лбу его в мрачное облако; из-под густых бровей, как молния, злобно сверкали глаза; рука его судорожно сжала рукоять кинжала. От разбойника веяло смертью, но он взглянул на Галю, и морщины сбежали с чела.

— Дурень, дурень! — сказал он, качая головою. — Дерзки твои речи! Никто доселе не смел безнаказанно говорить их предо мною; но ты — отец Гали, и я тебя прощаю. Все ли готово, Грицко?

— Все.

— Итак, в поход!

Он взял рыдающую девушку и вынес ее из светлицы.

— Прощай, моя голубка! — прошептал Крутолоб и, убитый душевными муками, тихо склонился на грудь сотника.

Не долго клики разбойников раздавались на хуторе; все глуше и глуше топотели кони, все тише и тише стучали повозки; и вот все утонуло в море мрака и безмолвия, все исчезло для слуха, как исчезает для зрения перелетная стая уток, сливаясь вдали с горизонтом. В хуторе Крутолоба по-старому прокричал петух полночь, по-старому в теплом уголку запел сверчок свою однообразную арию.

Кто не знает, кто не читал о славе древнего Переяславля?

Там наши предки переняли славу, там пировал после знаменитых побед не один владетельный князь русский; туда соседние данники привозили золото, серебро, и камни самоцветные, и ткани узорчатые, и вина греческие, и всякие хитрости заморские. Славен был Переяславль! А теперь суровые века, пролетая над ним, горько осуществили Сатурна, поедающего детей своих... Где вы, сильные земли? Где ваша гордость, ваше богатство?

На месте шумного Переяславля вы увидите кучу домиков, разбросанных на берегу Трубежа и Альты. Трубеж едва струит свои ленивые воды между аиром и осокою, Альта высыхает в летние жары. На этой площади, где не раз совершался великолепный выезд пышного князя, оборванный еврей меняет доверчивым украинцам обрезанные червонцы. Рука времени почти сравняла валы крепости; здесь и там вросли в землю большие чугунные пушки; стада коз бродят по развалинам. Весь город похож на огромное кладбище: иногда дожди размоют бок горы, и из обвала глядят на вас желтые черепа ваших собратов. Кругом города, как волны, теснятся могилы; они давят одна другую, будто хотят ринуться и засыпать его, — это обломки декораций печальной драмы, разыгранной веками, немые, но выразительные! Гордый временщик, если тебе доступно какое-либо чувство, посмотри на Переяславль!.. Но вы, может быть, более любите водевили, нежели трагедии. Я и сам согласен с вами, что

Кто в часы досуга смотрел на географическую карту нашего отечества, тот, верно, знает, что Петербург прямо на север от Переяславля, и по этой причине мы на тройке тощих почтовых лошадей выезжаем в северные ворота; колокольчик плачет, ямщик бранится, кони едва вытягивают ноги из глубокого песка. Вам скучно. Потерпите, теперь век сильных ощущений. Слава богу! Мы минули пески, выехали из лесу. Перед нами расстилается прекрасная картина: вот цветущие окрестности Яготина; вот дворец последнего гетмана Малороссии графа Разумовского; вот за рекою красивое селение Гречаная Гребля; тут длинная плотина, обсаженная вербами, перерезывает широкую реку Перевод; влево от дороги тянется дубовая роща, вправо гуляют глаза по чистой степи. «А это на степи что за насыпь?» спросите вы ямщика. — «Телепень». Стой! Едва приехали! Я рад, очень рад, что могу продолжать свою историю. Угодно вам ехать далее? Счастливый путь; а я останусь рассказывать.

В то время, когда случилось происшествие, которое я описываю, место этой гладкой степи занимал дремучий лес; Гречаная Гребля не существовала; не было ни Ганзеровщнны, ни Лемешовки; не было и добрых людей, которые там живут теперь. Все лес да глушь, и в той глуши свил себе гнездо разбойник Телепень. Часто резкий свисток его шайки отзывался погребальною песнью в ушах проезжих; часто бесполезные мольбы и проклятия несчастных оглашали берега Перевода: одно небо, робко проглядывая сквозь ветви столетних дубов, было свидетелем ужасных злодейств. Большая Переяславская дорога опустела. Напрасно богатые купцы выпрашивали себе конвои — все бежало перед Телепнем. Он усилил свою шайку до тысячи человек — хорошо вооруженных удальцов, окопался в лесу крепким валом, на валу поставил пушки и смеялся угрозам пирятинского сотника. Даже о прилуцком полковнике он говорил самые дерзкие речи.

Жидом, паном, монахом, казаком — словом, в разных образах скитался Телепень по Малороссии и Украйне. Как воздух, он проникал всюду; его шайка, подобно облакам, гонимым ветром, налетала со всех сторон при малейшем сигнале предводителя — и горе побежденным! Людей мучили; серебро и золото увозили в земляной городок, названный по имени предводителя — Телепнем. В этом городке была заперта дочь Крутолоба Галя.

Жаркий летний день повечерел. Солнце утонуло в облаках, и они, как бы торжествуя свою победу, росли выше и выше, гордо подымая головы, облитые кровью умирающего светила. Глухо простенал отдаленный гром; вдалеке вспыхивала молния. Воздух был душен, спокоен, ни один листочек на осине не шевелился.

«Будет воробьиная ночь», — говорил поселянин жене своей, входя в хату, и жена старалась скорее убаюкать ребенка, с беспокойством поглядывая на маленькое окошко и крестясь всякий раз, когда зарница освещала лицо ее красноватым цветом.

Недолго ждали гостьи. Дохнул свежий ветерок — и зашумела дубрава; облака понеслись быстрее; дождь крупными каплями застучал в окна. И вот, взвивая до облаков легкую пыль, понесся дух бури — вихорь-разрушитель: как робкие жены, завыли, замахали длинными косматыми ветвями белые березы, как человек, припал к праху гибкий тростник, как муж, затрещал при корне могучий дуб. Гром перекатывался над головою; молния жгла небо... Великая природа! Как ты прекрасна и в торжественном покое, и в разгаре страстей!