Нежинский полковник Золотаренко

Євген Гребінка

Не так выступали в старину казачьи полки на моей родине. Целый город провожал свой полк: матери — детей, сестры — братьев, жены — мужей. Каждый казак, выходя в поход, разлучался с семейством; поход имел для города великий интерес.

Весною, рано утром начали собираться казаки на большую нежинскую площадь перед собором; одни ехали верхом, другие шли, ведя в поводу лошадей; и с ними, и за ними брели женщины, дети, старики. Площадь кипела народом; шум, говор, лошадиное ржание и брязг оружия не умолкали. Невысоко успело подняться солнце, как приехал полковник Золотаренко.

Из собора вышли священники в полном облачении, вынесли бунчуки, хоругви, знамена; все утихло, войско преклонило колени, священники под стройное пение молебна окропили знамена и воинов святою водою. Золотаренко приложился к кресту, взял благословение, поклонился собору и всему народу на четыре стороны, ловко вскочил на коня. Раздалась команда, и при звуке труб тихо, плавно развилось полковое знамя и заструилось на утреннем ветре.

— Прощайте, хлопцы, — говорил народ, — кому-то из вас даст бог увидеть это знамя здесь перед собором!

Стройно двинулись полки из города. Тысячи рук благословляли их, тысячи глаз долго смотрели им вслед, пока не улеглась пыль, поднятая ими по дороге.

— Поехали! — говорил старый казак седому своему приятелю, сидевшему у заставы.

— Поехали, — отвечал приятель, нюхая табак.

— Даст бог, и приедут.

— И приедут, если приедут...

— А что?

— Еще бы что!!

— Я ничего не знаю.

— Чуть полковник на коня, а конь так и упал на колени!..

— Худо, брат! Это не к добру.

— Худо! Вот так было и с Наливайком, как он выезжал на проклятую Солоницу.

Есть на белом свете книга под заглавием «Ночи» — не помню какие, а кажется, «Сельские ночи» — где автор свирепо восстает против охоты и со слезами доказывает, что бедная птица, застреленная вами, жила,чувствовала и во цвете лет своих погибла от вашего выстрела.

Очень согласен, что каждый убитый мною бекас имел отца, мать, тетушек, бабушек, кузин — словом, огромную родню и связи, даже, может быть, имел детей, подающих большие надежды; но нимало не сомневаюсь, что котлеты, которые кушал автор «Ночей», были изготовлены из теленка, имевшего также нежно любимых им родственников; что перед ним открывалась необозримая перспектива сеноядения и созерцательных прогулок по лугам и что, может быть, в то самое время, когда автор кушал котлеты, мать означенного теленка тяжело вздыхала о своем детище, проливая горькие слезы над кустом клевера. Нет, я держу решительную оппозицию против «Сельских ночей» и готов спорить с кем угодно, что охота, и именно охота с ружьем, есть одно из лучших удовольствий деревенской жизни.

Приятно следить взором птицу в поднебесье и быть уверену, что от моего желания зависит ее жизнь, что я одним легким движением пальца могу остановить ее полет; или видеть скачущего зверя и знать, что он, несмотря на свою быстроту и силу, не уйдет от меня — и в секунду пуля, посланная моим искусством, догонит и остановит его. Тут поневоле рождается в человеке гордость от сознания своего превосходства, внутреннее самодовольствие, понятное одним охотникам, — причина, отчего это удовольствие часто переходит в страсть у людей, не имеющих достаточно воли управлять собою.

И теперь еще в Малороссии и на Украине удачный выстрел приводит народ в восхищение; но в XVII столетии, во время смут и раздоров, когда от одного выстрела часто зависели жизнь и благосостояние человека, хороший стрелок был лицо почтенное, уважаемое всеми.

Не мудренно, что весь Старый Быхов уважал органиста Томаша; Томаш был удивительный стрелок. Только и видели Томаша во время обедни, когда он играл на органах; обедня кончилась — его и след простыл; ищи органиста или в лесу, или в болоте...

Бывало, весною, солнце сядет, совсем стемнеет, кажется, и мухи на носу не увидишь; Томаш стоит себе на опушке леса, паф да паф, и несет полную сумку сломок (вальдшнепов). Раз народ выходил из церкви, а над городом высоко летят журавли, народ, разумеется, стал смотреть на журавлей: кто считает, а кто так смотрит. Откуда ни возьмись Томаш уже с винтовкою и спрашивает: «А которого бить?»

— Высоко, брат Томаш, высоко! — закричал народ.

— Мое дело знать, высоко или нет! — отвечал Томаш, подымая винтовку.

— Ну, так бей вожатого!

Томаш выстрелил — и вожатый упал на улицу.

У пана Врубельского, собрались гости. Выпили по кубку, по другому, выпили по стакану, по рюмке, по чашке, по бокалу, по вазе, по башмаку панны Зоси, дочери Врубельского, и развеселились. Давай стрелять пулями воробьев. Кто промахнется — ругает ружье; кто убьет воробья — пьют за того здоровье! Не прошло часа, а уже никто не попадает в воробья.