Нежинский полковник Золотаренко

Євген Гребінка

— Да, — говорил седой казак, — мог ли я думать, нося на руках еще ребенком нашего полковника, что мне, старику, придется хоронить его!.. Я учил его и ездить верхом, и стрелять... Как теперь помню первую кукушку, которую мы с ним застрелили, то-то была радость!.. Бедный ребенок прыгал, как козленок, над кукушкою, разгорелся от радости, как наливное яблочко; не было тогда в целом округе девушки краше его, ей-богу, брат!.. Я тогда увидел, что он будет добрый казак... И правда, много мы с ним наделали бед неверным, да и много получили почестей!.. Город не город, бывало, крепость не крепость перед полковником Золотаренком!..

А под Смоленском нас как на руках не носили; царь московский души не слышал в нашем полковнике, ему и обед не обед был без Ивана Никифоровича. И кубок ему прислал царь в девять гривенок, и соболей, и бархату... Знатный был человек, а пришлось умереть, господи прости, под поганым городом Старым Быховом!.. Да еще без бою, застрелили окаянные, не в пример сказать, как тетерева!..

— Расскажи, Данило, путем, как случилась такая оказия?

— Так, брат, просто, сам не придумаю, как эта беда случилась!.. Мы, видишь, вступали в Старый Быхов... Нам и ключи вынесли, и народ встретил нас с хлебом и солью, и монахи католицкие с крестами. Полковник ехал на гнедке во всем параде, рядом с ним московский воевода; и поравнялись они с костелом; вдруг что-то щелкнуло, будто кто по воздуху арапником хлопнул или кто крепкий орех раскусил, а на колокольне взвился дымок. Мое ухо привыкло к выстрелам; я сейчас почуял, что это смертельный. Народ заволновался; гляжу: полковник шатается на седле, приложа правую руку к сердцу; я подбежал к нему, снял с коня, а кровь так и бежит у него из груди между пальцев.

— Прощай, Данило, — сказал мне полковник, — пусть меня похоронят в Корсуне, в моей церкви; да скажи жене... — не договорил, отнял от груди правую руку, молча показал ею в толпу — отвернулся и умер!.. Я глянул туда: между народом стоит Францишек в монашеском платье и страшно смотрит на полковника... Я бросился за ним, закричал: «Лови!», а он исчез, будто провалился. Схватили двух, трех монахов, да все не того... А тут поднялась резня! Все кричали: «Измена!» Не приведи бог, как страшно! Наши молодцы бросились на колокольню и поймали убийцу.

— Поймали! Кто ж он?

— Сказать стыдно: простой органист, Томаш!.. Как подумаешь, что храбрый полковник умер от органиста, голова кругом пойдет!..

— Уж я бы его!

— Я и сам думал над ним потешиться, выместить свое горе — а вышло дрянь.

— Дрянь?

— Превеликая дрянь! Неженка! Известно — органист: не успели хлопцы стащить его по-своему с колокольни, он уже и умер!..

— Жалко!

— Делать нечего — пошли к нему на дом: жена была у окаянного, добро было; все прахом пошло!.. И сын был, плакал, сердечный, все говорил: «Не бейте меня, дядюшка, я вам спою песню»; я уже думал, что мне скоро жаль станет этого ребенка... и его извели хлопцы!.. Наше место свято!.. Посмотри, Никито, вон там, в темном углу церкви, налево, где схоронена покойница Любка, видишь?..

— Ничего! — отвечал Никита, смотря внутрь церкви, прикрыв глаза рукою.

— Вот же быть беде! Посмотри... вот теперь видишь, в темноте будто теплится свечка?

— Это так что-нибудь, а ты уже испугался?

— Вот еще! Мне только странно...

— Отчего же ты так стучишь зубами, Данило?

— Озяб, Никито! Поневоле, брат, застучишь зубами на этаком ветре; слышь, как воет! Никак и дождик накрапывает.

— Пойдем лучше в церковь; что здесь делать, пока вечерня кончится.

Никита и Данило вошли в церковь и тихо притворили за собою дверь. В это время еще тише отделилась от кустов, росших у самого церковного крыльца, черная фигура, неслышными шагами подошла к дверям, задвинула их снаружи, потом быстро обошла вокруг церкви и скрылась в роще.

Вечерня шла в церкви. Осеннее небо было черно, как могила, и вдруг, на его темном грунте, встал огненный столб, свирепое пламя лилось в воздухе, веяло с ветром, кружилось с вихрями, далеко озаряя окрестность. С ужасом увидели жители Корсуня, что горит церковь, в которой стоял гроб полковника.

Толпа народа сбежалась, но никто не мог подойти к церкви, объятой со всех сторон пламенем; сильный ветер, взрывая его, уносил в воздух, то, склоняя на землю, расстилал и струил по ней широкими волнами. Сначала слышны были в церкви вопли, но они скоро затихли. Страшно звонили сами колокола, будто на вечную память; огонь ревел, далеко летели искры по темному небу, а на противоположном холме народ с ужасом увидел длинную черную фигуру, закутанную в мантию: она неподвижно стояла, подняв руки кверху, облитая красным светом пожарного зарева, и тогда только исчезла, когда упал свод церкви, погребя под собою прах полковника Ивана Золотаренка, все его семейство, родных и друзей.

Долго в Корсуне толковали о страшном пожаре и о страшном привидении, которое любовалось на пожар. Даже многие смельчаки, подходившие ближе к привидению, находили в лице его что-то знакомое, будто похожее на Францишка. И вообще решили, что это козни врага рода человеческого.

А историк Коховский очень наивно приписывает это происшествие гневу мстящего провидения!