Игрушечка

Марко Вовчок

А Матильда Яковлевна ее не пускает, останавливает и своими словами ласковыми да приятными разобидит ее и до самого сердца доймет, а за обедом льстивым голосом спрашивает: «Чего задумалась? Здорова ли?»

Побелеют губы у Арины Ивановны; глухим голосом за внимание поблагодарит, а Матильда Яковлевна усмехается да шейку вытягивает:

— Что, что? Я не расслышала, — говорит. — Что?

И благодарит Арина Ивановна ее в другой раз за внимание.

А то, помню, как подошла она к Арине Ивановне и приласкала ее:

— Милая моя! — а сама ее по плечу потрепала, глазки прищуря, с улыбочкою.

Задрожала вся Арина Ивановна, и дух у ней занялся; не может слова вымолвить, глаза черные засверкали — а та на нее глядит, все усмехаючись, да легонько по плечу ее треплет.

Выговаривала Арине Ивановне барыня:

— Что это вы, Арина Ивановна, все такие скучные, — вы и на нас, милая, скуку наводите, да и смотреть вы стали так угрюмо. Заговаривает с вами Матильда Яковлевна, вы едва отвечаете, — как же это можно так, это невежливо.

Начала седеть Арина Ивановна.

Раз Матильда Яковлевна долго с барыней, запершись в спальной, сидела, и выбежала Матильда Яковлевна очень весела оттуда, прямо к Арине Ивановне.

— Дайте ключи, — говорит, — дайте, милая Арина Ивановна моя, вы теперь уж будете на покое — поздравляю!

— Как? — проговорила Арина Ивановна.

Потом бросила ей ключи на стол:

— Чтоб тебе добра не было, змея подколодная! А я тебе этого не забуду!

Матильда Яковлевна как ни в чем не бывало схватила ключи и побежала. Слышала ли она, что ей Арина Ивановна сказала, нет ли — кто ее знает.

— Поеду от вас, — говорит Арина Ивановна, — поеду, да нигде мою злодейку не забуду!

Пошла она к барыне:

— Покорно благодарю за милости ваши, сударыня! Пусть вам другие лучше моего послужат!

А барыня ей:

— Что это значит? Вы куда сбираетесь разве?

— Приказали у меня ключи отобрать, значит, я не надобна, — говорит Арина Ивановна.

— Полноте! Я это сделала для Матильды Яковлевны — ей хотелось похозяйничать, — а вы все-таки оставайтесь у нас; зачем вам уезжать? Да мы привыкли к вам, и вдруг вас нет — останьтесь! Будете Матильде Яковлевне помогать.

Подумала-подумала Арина Ивановна и осталась.

Прошло после этого месяцев, может, с пять. Матильда Яковлевна на целый дом ключами гремит и свои приказы выкрикивает. Арина Ивановна с утра до вечера в своей горенке, редко и к обеду выйдет, все жалуется: «Больна! Неможется!» И глянуть на нее — иссохла, извелась, в лице у ней ни кровинки, или уж огнем щеки горят; глаза у ней беспокойные, блестящие. А Матильда Яковлевна то ей варенья с ложечку пришлет, то сливок в чашечке на донышке. Слуги-то меж двух огней; и не понести боишься: Матильда Яковлевна пошлет, да сама за дверями слушает — отдашь ли; и подать боишься, что Арина Ивановна посланцев неласково принимает — чем попало им в голову, а приношение об пол. Так-то было сначала, потом Арина Ивановна не то присмирела, не то сама гневом своим утомилась, — только глянет да головой кивнет.

Так мы Петрова поста дождали. Петровками, на первой неделе, в ночь, внезапно Матильда Яковлевна захворала: кричит, вопит — весь дом подняла на ноги. Скорей за лекарем — нету, на следствии, за другим — к какой-то барыне в чужой уезд взяли; а Матильда Яковлевна не своим голосом кричит:

— Умираю! Умираю!

Ей и припарки, и примочки — хоть бы что помогло. Все в тревоге большой, в страхе, только Арина Ивановна из своей комнаты не выходит. Побежала за ней.

— Сама больна, — ответила.

— Матильда Яковлевна умирает! — говорю.

— Туда ей и дорога!

— У вас лампадка потухла, зажечь?

— Не надо. Иди себе.

Как лежала лицом к стенке, так и не обернулась.

Барыня заметила, что ее нету.

— Что это значит, отчего не пришла Арина Ивановна? Где она? Позовите ее.

Тогда она пришла, бледна очень, завернувшись в черный платок.

— Арина Ивановна, — к ней барыня, — что тут делать? Как быть? Не стыдно ли вам, что стоите вы, как каменная, ни за что не возьметесь, не поможете? Ведь она может умереть!

— Я ее от смерти не спасу, сударыня, если ее час пришел! — так-то мрачно ответила, что барыня примолкла и только охнула.

А Матильда Яковлевна как увидала, что Арина Ивановна подходит, руками замахала на нее и закричала:

— Не подходить! Не подходить ко мне!

Как стала в углу Арина Ивановна, недвижно целую ночь простояла. К свету Матильда Яковлевна померла.

Стоят все над покойницей, и тужат, и дивятся, что вот смерть-то скорая да нежданная. Подошла и Арина Ивановна, на нее поглядела, а перекреститься не перекрестилась и прощаться не стала. Барыня плакала и Арине Ивановне говорила:

— Ах, Арина Ивановна, как жаль-то ее, как жаль! Распорядитесь похоронами, хороните ее поскорее — я сама боюсь заболеть от грусти!

И приказ отдала никогда к столу грибов не подавать — говорили, что смерть Матильды Яковлевны от грибов: она всегда приказывала для себя, особенно к ужину, грибы готовить, и того вечера ими ужинала.

Похоронили Матильду Яковлевну, а добро ее все барыня Арине Ивановне отдала.

В сумерки пошли мы перетаскивать сундуки к Арине Ивановне, в горницу; Арина Ивановна и промолвила:

— Хотела, — молвит, — ты у меня кусок хлеба отбить, хотела меня выжить, да вот сама в сырой земле лежишь! Теперь на моей улице праздник!

И усмехнулась.

— Запирайтеся, двери, запирайтеся! — приговаривает, захлопываючи двери. — Пустей, горенка замкнутая!

Да вдруг как вскрикнет не своим голосом, мы чуть сундук не упустили — оглянемся, она бледная как смерть, вся дрожит.

— Что такое? Что такое?

Никак от нее не добьемся и от дверей ее оттащить не можем.

— Поймала меня, не пускает, поймала! — шепчет Арина Ивановна и в ужасе великом крестится рукой дрожащей.

А то она сама свое платье дверью прихлопнула, да примстись ей, что ее покойница поймала. Ну, огляделись, успокоились, посмеялись. Усмехнулась и сама Арина Ивановна, да не душевно она усмехнулась, и видели мы, что все она крестится и молитвы шепчет, и вздрагивает, и озирается.

Вечером сидим мы, девушки, за работою в девичьей, а колокольчик динь-динь беспрестанно: все кличет Арина Ивановна то за тем, то за другим. То спросит, не идет ли дождь, то воды велит подать, то кошку ей принесть.

— Что это Арина Ивановна сегодня развозилась? — говорим меж собой.

На другой вечер опять поминутно кличет. Две свечи горят у ней в горнице — когда это видано? Вздумала нитки мотать и меня держать моток позвала. Я стою да со скуки гляжу ей в лицо. «Какое мрачное у ней лицо-то!» — думаю.

И все она к чему-то прислушивается, все ее словно дрожь пронимает, и то и дело со свечей снимает.

— Тускло как горят, слепые свечи! — все приговаривает.

А свечи были как свечи и горели ярко.

— Игрушечка! — говорит она мне и усмехается, да так усмехается, что мне чего-то ее жалко стало, сама не знаю чего, а стало ее жалко. — Игрушечка, расскажи ты мне сказочку какую-нибудь!

— Я не знаю, не умею,— ответила я ей.