В чужие сани не садись

Євген Гребінка

Хитронов. Она утащила вместе с румянами твой зубной порошок.

Легкодум. Это штука!..

Хитронов. Да чего ты задумался, скажи, пожалуйста?

Легкодум. Любишь ли ты меня?

Хитронов. Люблю.

Легкодум. Объясни мне, да по правде: видел ли ты вокруг головы моей сиянье?

Хитронов. Какой ты легковерный! Как можно поверить такой глупой бабе!

Легкодум. С какой бы стати она пришла в такое смущенье?

Хитронов. Как тут не понять! Она румянилась, а мы ее застали. Этого весьма довольно, чтобы всякую женщину привести в смущение.

Легкодум. Говори что хочешь, но я точно видел некоторый свет, блеснувший в глазах моих.

Хитронов. Ты слишком помешан на своем уме, если думаешь, что уже из головы твоей исходит свет.

Легкодум. Говори что хочешь, но я точно видал свет...

Хитронов. Ежели тебя нельзя переспорить, то я с тобвю согласен.

Легкодум. Ну, а как ты думаешь о моих стихах, которые я послал в журнал?

Хитронов. Их должны уже отпечатать.

Легкодум. Как они тебе кажутся?

Хитронов. Превосходны.

Легкодум. Как тебе кажется эта строфа?

Ветры в дубравах шумят,
Листья валятся на землю;
Люди и птицы уже спят.
Руки я к небу подъемлю
И умоляю творца
Так, как смиренна овца
К стаду тихонько подходит,
Волк когда ходит.

Хитронов. Неподражаемо! Везде виден дух Ломоносова, разительность Державина, плавность Жуковского, игривость Пушкина; словом сказать, ты соединяешь в себе все достоинства наших лучших поэтов.

Легкодум. Вот-то дядюшка обрадуется, увидя творение моего гения, которое все жители Москвы примут с рукоплесканием.

Хитронов. Это правда; но позволь мне на часок пойти в город.

Легкодум. Зачем?

Хитронов. У меня есть маленькое дело.

Легкодум. Скоро ты воротишься?

Xитронов. Сейчас. (Уходит.)

Легкодум (один). Итак, слава богу, хоть одно мое есть сочинение в печати. Не робей, Легкодум! Скоро и твоя поэма станет известна свету. (Поет.)

То обо мне Россия знает,
Что славный стихотворец я.
Все дух мой сильно возвышает.
Воскликнула душа моя!
Поя бессмертного Гомера,
Известен стал я всем в Москве.
Такого не было примера,
Как видят все теперь во мне.

На свете двадцать лет проживши,
Толь важной сочинять предмет,
Одни лишь ямбы заучивши,
Ах! Это удивит весь свет.

Ну что, как больше лет мне будет,
Писать не этак я зачну.
Мой век в летописях пребудет,
И я в потомстве не умру.

Слуга (входя). Марфа Сидоровна приказала вас просить к себе.

Легкодум. Сейчас, мой милый. (Уходит, напевая.)

Мой век в летописях пребудет,
И я в потомстве не умру.

Хитронов (входя в комнату). Итак, я имею у себя журнал со стихами Легкодума, браво! Это послужит к моему счастью. Во что бы то ни стало я обнаружу перед Незнаевой то, что он не умеет писать не только стихи, но даже и прозу. Ах! Как можно быть таким глупым, чтобы взяться сочинять поэму, не умея сложить двух стихов! Кажется, пора моей дружбе разрушиться, ибо деньги у него все вышли и мне нечем будет поживиться. А потому рассорюсь с ним, вооружу против него тетушку Миловиды, а сам на ней женюсь, (Подумав.) План сделан весьма хорошо!

Легкодум (ведя под руку Незнаеву). Здесь, кажется, вам гораздо спокойнее.

Незнаева. Ух! А там уморили меня. (Увидя Хитронова.) А! Здорово. Вы здесь еще?

Хитронов. Да. Позвольте спросить, чем вас там побеспокоили?

Незнаева. Ах, мой батюшка! Когда мы сидели у племянницы, вдруг принесла нелегкая какого-то приятеля Легкодумова; он пришел да и стал табак курить. Проклятый басурман чуть не задушил меня... насилу уплелась сюда.

Хитронов. О, да! Это грех великий.

Незнаева. И ведомо, так.

Хитронов (тихо, в сторону). Это послужит к моей пользе.

Легкодум. Полно вам об этом говорить; побеседуем о чем-нибудь другом.

Незнаева. Дельно, мой милый! Уж я куда приду, так уж не молчу.

Легкодум. Да, у вас язык Демосфена.

Незнаева (садится). А кто этот Демосфен? Верно, немец?

Легкодум. Нет, грек.