Лука Прохорович

Євген Гребінка

— Это очень полезно, — сказал Лука Прохорович, вежливо приподнимая рукою шляпу.

— Да, — отвечала Ольга Гавриловна, покраснела, как фуляр начальника отделения, ступила шаг назад и захлопнула за собою калитку.

Лука Прохорович пошел далее. «Боже мой! — думал он, — какой был прекрасный случай! И что я за осел такой! Упустил из рук да и только. Как подумаешь, как действуют в таких обстоятельствах офицеры — плакать хочется! Явится, покрутит усы, кивнет эполетом — и начал говорить разные разности; а девушка улыбается, а девушка приседает, а он фонаберится, а он шаркает, так и лезет на горло. Чрез десять минут они уже танцуют мазурку, и шепчутся, и смеются; а чрез три дня смотри — офицер уже обладатель прекрасного домика!.. Правда, и между нашим братом есть бойкие головы, да все уже не то. Семен Семенович, например, душа общества!.. А у меня еще черт знает какая натура, самая скверная; да и хожу я, как пугало. Впрочем, она, кажется, меня любит: она покраснела, когда сказала да, а Семен рассказывал, что в танцклассе у М-ча он говорил с какою-то баронессою; баронесса покраснела и полюбила его навеки, да и полюбила, как он говорит, как-то пламенно, безусловно... Черт его знает, мастер рассказывать, бездельник, хоть и врет часто! Ну, не баронесса, а все какая-нибудь женщина; да дело в том, что покраснела и полюбила. Этого-то нам и надобно. Да, Ольга Гавриловна меня любит». Думая таким образом, Лука Прохорович пришел в департамент, отдал свой плащ служителю и вошел в канцелярию.

На следующий день в департаменте заметили, что у Луки Прохоровича новые запонки, через два дня новый галстух, чрез неделю на старом плаще новый бархатный воротник.

На часах департамента ударило одиннадцать. Вся канцелярия собралась вокруг молоденького титулярного советника и щупала у него сукно на вицмундире. Титулярный советник всем и каждому в особенности рассказывал, где, как и по какой цене куплено сукно, кто шил вицмундир, что заплачено за работу, и в канцелярии поздравляли его с обновою.

— А помните ли вы, какой фрак был на Каратыгине в прошедшую среду? — сказал улыбаясь один из чиновников.

— О, да, чудеснейший! Совершенно атласный, — подхватил чиновник с мушкой на носу, — это, кажется, в Гамлете!

— Помилуйте! — кричал Семен Семенович, — в Отелле! Разве вы забыли? Что за прелестная трагедия. Я был в ложе с маркизою Монамур; маркиза была чрезвычайно растрогана; я рыдал, как ребенок. «Не плачьте, Семен Семенович, — сказала она, — это...»

— А по-моему, так Воротников лучше, — говорил человек с проседью, нюхая табак.

— Что вы!..

— Да, лучше, не в пример лучше! Как он — нечистый его знает — умеет ломать язык, совершенно немецкий подмастерье. Когда я был на чугунном заводе, бывало, привозит сапоги нашему директору с Вознесенского проспекта белобрысый немчик — может, вы его знаете, тут, недалеко от Синего моста, его магазин; он такой рыжеватенький, с красными бакенбардами — бывало, приедет да станет говорить: ничего не поймешь, а шил славно.

— А что, вы купили дом?

— Нет, не совсем, — отвечал старичок, — я говорю о немецком подмастерье, знаете, тут, у Синего моста.

— Покупайте, покупайте скорее, почтеннейший! — говорил Семен Семенович, — да задайте нам пир, позовите кавалергардскую музыку. За дамами дело не станет, я это беру на себя: графиня Меледа с фамилией, баронесса Сенситив, семейство Прыгунковых — и дело в шляпе.

— Полно врать, Семен Семенович! — сказал столоначальник.

— Вам все врешь! Посмотрели бы вы, как я третьего дня танцевал соло на одном дипломатическом обеде...

— На обеде соло?

— Что ж вам тут удивительного? Вы обед принимаете слишком буквально; сначала, разумеется, бывает довольно серьезно: суп, мадера, мрачные трюфели, испанские дела, христиносы, альбиносы и всякая сволочь, а под конец запенится шампанское, загремят стулья, посланница из Страсбурга сядет за рояль — и пошла потеха.

Тут Семен Семенович поднял кверху руки, наклонил голову к левому плечу и грациозно повернулся на одной ножке.

— Да, — продолжал Семен Семенович, — когда я протанцевал соло, танцмейстер Эбергард бросился мне на шею. «С этих пор вы друг мне, — сказал он, — идите на театр; вот вам семь тысяч жалованья и четыре бенефиса». За дружбу благодарен, а танцевать не намерен за деньги; покорно вас благодарю...

— Да, кажется, третьего дня мы с вами были...

— А знаете ли, ведь Лука Прохорович скоро разбогатеет не на шутку?

— Полно вам шутить, Семен Семенович! Это я вовсе не для себя...

— Ба? Как так? — спросили все чиновники.

— А вот послушайте. Вчера американский секретарь поручил мне по дружбе взять билет в польскую лотерею. Признаюсь, это мне стоило больших хлопот: надобно было менять американские деньги; у Штиглица наконец все окончил, приезжаю в контору и застаю там Луку Прохоровича. Как вы думаете, он рискнул взять билет! «Браво, браво! — сказал я, — выиграете, сделайте бал, попляшем, повеселимся и...»

Семен Семенович умолк, как будто кто его ударил щелчком по носу.

В канцелярии запахло мускусом, перед кружком стоял начальник отделения. Чиновники медленно, шаг за шагом, начали отступать к своим местам... Нет, это не пугливые школьники, которые, как стадо овец от волка, бросаются в разные стороны, видя приближение школьного педагога; нет, это отступали люди с бакенбардами, с проседью, отступали с чувством собственного достоинства, сохранив обычную важность своего звания... Хвала им!

— Очините перышко, — сказал Иван Питович, обращаясь к Луке Прохоровичу. — О чем вы так шумели, Семен Семенович?

— Ничего-с. Это я только рассказывал, что Лука Прохорович взял билет в польскую лотерею.

— А, Лука Прохорович! От души желаю вам счастья. А какой нумер ваш?

— 666-й.

— Посмотрите, когда вы не выиграете. Это число кабалистическое. Я сам хотел взять этот нумер... А что, вы переписали отношение, которое я вам дал вчера вечером?

— Вот оно-с.

— Хорошо, хорошо; только надобно писать «ваше превосходительство» прописными буквами. Да, а число 666 всегда выиграет.

И Иван Питович вышел, а в другую дверь вошел сторож департамента. Он сказал что-то на ухо Луке Прохоровичу, и Лука Прохорович, застегнув вицмундир, вышел из комнаты.

— Что, его Иван Питович требует? — спросил Семен Семенович, подбегая к сторожу.

— Никак нет, ваше благородие; к ним пришел какой-то человек с дамою.

— А дама хорошенькая?

— Красавица, ваше благородие.

И Семен Семенович исчез из канцелярии. Он побежал в темную комнату, где в шкапу были спрятаны платья чиновников, скинул с себя сюртук с галунами, так красноречиво обличавший его канцелярское звание, надел синий фрак, поправил галстух и чрез минуту очутился в передней, где разговаривал с Лукою Прохоровичем пришедший незнакомец.

— И потому-то, — говорил незнакомец, — заметив ваш вицмундир, я спросил в лавочке ваше имя, отчество и фамилию и, имея дело в департаменте, прямо решился отнестись к вам с моею покорнейшею просьбой.

Тут следовало объяснение дела, которое ни ко мне, ни к вам не относится.

— Что только можно будет, с величайшим удовольствием... — отвечал Лука Прохорович.

— Решительно все, — сказал Семен Семенович, вежливо кланяясь незнакомцу. — Извините, что я вмешался вовсе непрошенный; но вы просили Луку Прохоровича, а я так люблю его, что всякую просьбу готов выполнить вместо него. Знаете, это называется жить по-приятельски; притом же это дело у меня в экспедиции.

— Покорнейше вас благодарю. Я рад, что нашел таких добрых людей. Видишь, Оленька, а ты не хотела зайти в департамент!