Лука Прохорович

Євген Гребінка

Видел я, как венчали чиновного юношу с молоденькою девушкой — и мне было еще грустнее: эти дети так верили в земное счастье, так смотрели друг на друга, что я готов был плакать. Если б они имели двойное зрение, они бы испугались, увидя пред собою тощую нищету, позади раскаяние, по бокам упреки, жалобы!.. Она была бедная сирота, воспитанная в богатом доме, он — молодой чиновник на скудном жалованье, без связей, денег и знакомства. «Бедные дети! — думал я. — Когда бы вы не выходили вечно из вашего очарования!» А у жениха еще нанята в долг на сегодняшний вечер карета! И опять я горько улыбнулся, и опять, может быть, кто-нибудь назвал меня злым человеком.

Послушайте, братия, если б я был зол, я бы радовался вашим ошибкам, а я жалею о них... Впрочем, думайте как хотите!..

В тот самый день, когда Лука Прохорович так поспешно вышел из департамента, на Крестовском не было гулянья, не было праздничных лиц, грошовых сигар, толкотни, фейерверка и воздушного шара. Крестовский был самобытно хорош: его густые тени манили к себе охотника, любителя природы и ее тихих удовольствий, погулять на свободе. Я долго гулял по Крестовскому, и когда уже стемнело, медленно возвращался домой.

Вот и Клавикордная улица, вот и квартира рядом с мелочною лавочкою: это квартира Луки Прохоровича; в квартире горят четыре свечки. Я не верю глазам своим: Агафья сидит на стуле в новом ситцевом платье; на столе стоят бутылка донского и несколько рюмок. Лука Прохорович в вицмундире чинно кланяется двум чиновникам, которые пьют его здоровье; на кровати кто-то в мундирном сюртуке играет на гитаре и припевает удалую песню. Вот и Иван Петрович в вечной своей красной рубахе вышел из лавочки.

— Что это, братец, за веселье у твоего соседа?

— Ничего-с; это Лука Прохорович изволят жениться.

— На ком?

— Да вот, как изволите видеть, на кухарке Агафье.

— Что он с ума сошел?

— Не могим знать; не нам судить их.

Еще несколько десятков шагов, и я был подле домика Азбукина. Не только зеленые ставни этого дома, но и самые окна не были затворены; в комнатах ярко горели лампы; какой-то слепой играл на фортепьяно и барабанил языком, и ревел, и прищелкивал; разряженные девушки под эту музыку порхали во французской кадрили; Семен Семенович отчаянно вырабатывал соло; двоюродный брат Азбукина, претолстый человек, сидел у окна со стаканом пунша в руке и сыпал такими каламбурами, что можно было считать его виновным в чтении многих водевилей; в соседней комнате стояли вазы с цветами, конфекты и амуры, которые по воле официантов летают с одной свадьбы на другую.

— Не видать его сиятельства, — громко проговорил Семен Семенович, выставив в окно свою голову.

И что это была за голова! Она даже иногда мне снится. Представьте: точно на мраморном пьедестале, покоилась она на белом накрахмаленном галстухе; густой, крепкий, блестящий хохол, как будто из фарфора, венчал ее; прочее невыразимо... Это была удивительная голова: присниться она может, но описать ее не станет слов.

— Ба, это вы! — и Семен Семенович исчез от окошка и чрез минуту уже душил меня рассказами. — Я женюсь, почтеннейший! — кричал он. — Зайдите ко мне на свадьбу.

— Извините, не могу.

— Вот пустяки! Я жду час на час графиню, барона, статского советника... — и понес чепуху.

— Нет, прощайте, я в сюртуке: согласитесь, что это неловко.

— Правда. Ну, хоть поздравьте меня с счастьем. Я выиграл 900 тысяч злотых в лотерею. Выпейте бокал шампанского; я прикажу принесть сюда.

— Вина пить не стану, но позвольте вас уверить, что 900 тысяч злотых...

— Выиграл не я? — это правда; но я почти их выиграл. Этот билет был мой; и если б я не подарил его моему приятелю, то был бы обладателем полумиллиона. Впрочем, — сказал Семен Семенович, понизив голос, — мой тесть и жена еще этого не знают; пусть их строят воздушные замки... Но Лука Прохорович — вот смешно! — представьте, он воображает, что его кухарка выиграла эти деньги, и женится на ней сломя голову, даже без позволения начальства. Ха-ха-ха! Я уже писал об этом в канцелярию; то-то похохочем завтра!

— Вас дожидают-с, Семен Семенович, — пропищала из окошка какая-то девушка.

— Прощайте, прощайте! — закричал на всю улицу Семен Семенович, пожимая мне руку. — Я считаю себя счастливым, что вы хоть инкогнито участвовали в моей радости. До свидания.

«Насилу вырвался!» — подумал я и пошел далее.

— Где, где посланник? — послышались сзади меня вопросы. — Вот этот в плаще и круглой шляпе?

— Да, да, — отвечал голос Семена Семеновича.

Я оглянулся: из окон домика Азбукина смотрели несколько дамских головок, на улице шел только я да лезла по забору кошка, но она была без плаща и без шляпы.

На другой день после свадьбы Лука Прохорович сидел в совершенном разочаровании. Супруга уже успела ему рассказать горькую историю билета, к тому же лавочник Иван Петрович рано утром вздумал напомнить ему о долге, и хотя Лука Прохорович послал его к Семену Семеновичу, однако это сделало на него неприятное впечатление. В первый раз в жизни Луке Прохоровичу не хотелось идти в департамент... Вдруг вошел департаментский курьер и подал ему пакет; в пакете было написано рукою экзекутора, что Иван Питович по доброте своей просит его подать просьбу об увольнении задним числом и явиться для получения причитающегося ему жалованья 13 рублей 33 копеек, за вычетом должных им 30 рублей Ивану Питовичу за прошлый месяц.

«Проклятый вист, не прошел-таки даром!» — прошептал Лука Прохорович, сложил бережно бумагу, спрятал ее в конверт и машинально начал рассматривать печать на конверте.

— Пожалуйте на водку, ваше благородие, — сказал курьер.

Лука Прохорович молчал.

— Я ведь далеко ехал, спешил к вам...

— Пошел вон, мужик! — закричала Агафья, — еще смеешь обижать нас, благородных людей. Пошел же!

Лука Прохорович в первый раз ощутил пользу своей женитьбы.

Курьер вышел, а вошел Иван Петрович и подал Луке Прохоровичу записочку.

Лука Прохорович развернул записку, в которой лежал полуимпериал и гривенник, отдал деньги лавочнику и прочел следующее:

Наконец я уверился в ваших низких чувствах и не удивляюсь, что вы решились жениться на вашей кухарке, когда вздумали измерять дружество, от которого я теперь совершенно отказываюсь, ничтожною ценою каких-нибудь двадцати рублей и вздумали прислать ко мне за долгом бородатого мужика, вероятно, брата жены вашей, который перепугал мою слабонервную Оленьку. Благодарите старым понятиям моего тестя, который посылает вам деньги. Я никогда бы не заплатил вам, чтоб выучить вас хорошему обращению.

— Чего же вы еще стоите, Иван Петрович? — сказал Лука Прохорович, бросая под стол записочку.

— Здесь не все деньги.

— Вам еще следует гривна — я заплачу ее.

— Нет-с, изволите видеть, вы брали ассигнациями, а здесь монета-с: следует еще восемьдесят копеек лажу.

— Да за что же я заплачу? Видите, он так прислал.

— Стало быть, останется за вами, — сказал Иван Петрович, поклонился и вышел.

«Еще девяносто копеек на шею!» — сказал Лука Прохорович, подошел к окну, вздохнул, и нечто вроде слезы появилось на его ресницах...